Понимаю, что она права и я слышала от Артура крепкое словцо буквально пару раз, в самые тяжёлые моменты — например, когда он рассказывал мне о случившемся в школе, после выпускного, или когда мы с ним жутко поссорились, первый и пока что последний раз на крыльце моего дома.

— Бля, да говори уже, — выдыхает Артур, замечая, что его сигарета истлела и отбрасывает бесполезный окурок, тут же наступая на него ногой.

— О, уже начал, — нервно посмеивается Оляна. — Ладно, Артурку. Только помни, если тебе щас гордеевская кровь в голову бахнет и начнёшь беситься, Полинка тебя испугается и сбежит. Да, Полинка? Скажи ему, что утечешь, если ему башню сорвёт.

— Ну… — несмотря на то, что это шутка, мне очень не хочется так быстро переходить на сторону Оляны, но я не могу сопротивляться соблазну узнать, что же случилось ночью. — Да. Убегу, куда глаза глядят.

— О, видишь! Так что держи себя в руках, ясно? Я… короче, это. Я его напоила.

Если Оляна и ожидала какого-то взрыва от Артура, то его не случается — он продолжает сидеть и смотреть так, будто бы хочет проделать в ней дырку взглядом. Это вся реакция с его стороны. Убегать куда-то рано.

— И что с этого? — отрывисто бросает он, явно не веря в то, что это все, уж слишком Оляна нагнала напряжения. — Ты напоила Вэла. Я сам это видел.

— Ага, та конечно, Вэла… Руслана!

— Что?! — лицо Артура меняется в один миг, и теперь я понимаю, к чему были эти предупреждающие танцы. Я снова вижу его таким, каким он был, когда я сказала ему, что семья и правила важнее, а нам придётся расстаться — скулы обозначились так резко, что кажется, ими можно резать воздух, а с плотно сжатых губ так и хочется, чтобы сорвалось хоть слово, но он упорно молчит.

— Артурку, помни. Буйствовать нельзя. Ты обещал! — все еще старается сгладить шуткой напряжение Оляна, но по тому, как часто она моргает и как странно блестят ее глаза, я понимаю, что она сейчас тоже в шаге от того, чтобы разреветься — от своей глупости, от того, что задела доверие друга, который ей как брат, и от того, что не может найти никаких оправданий тому, что ее так понесло.

Да разве ее одну? Все мы тут — не образцы здравомыслия и успели натворить дел, так что… И сама не до конца понимая, что делаю, встаю и пересаживаюсь к Оляне, сжимая ее руку, чтобы хоть немного поддержать. Ну кто еще так поймет одного чокнутого, как не другой такой же дурак?

— Чем? — наконец, говорит Артур, поднимаясь следом за мной на ноги и проходя мимо нас из стороны в сторону — и только сейчас я замечаю, как крепко сжаты в кулаки его руки, которые он засунул в карманы джинсов.

— Бражкой, — пригибая голову, признаётся Оляна. — Ты ж знаешь, Руслана — он у нас резвый парень, до бражки охочий. Вот я ему и дала.

— Да конечно, знаю. Всю выхлестал?

— Всю.

— Блядь, Оляна… Я думал, ты умнее.

— Я тоже так думала.

На пару минут в воздухе повисает пауза, такая тяжелая, что, кажется, она физически давит мне на плечи. Я сижу рядом с Оляной, не дыша, все ожидая, как поведёт себя Артур, что скажет — и скажет ли? Все это время он стоит, повернувшись к нам спиной, не вынимая рук из карманов и напряжённо смотрит куда-то поверх крыш пристроек, которые скрывают нас от посторонних взглядов позади конюшни.

— И что он сейчас? Ты говорила, что уже убрала у него и почистила.

— Да что-что… — чувствуя, что первая опасность миновала и Артур теперь хотя бы разговаривает, Оляна все равно говорит очень тихо, но поднимает голову. — Дрыхнет он. Я его и напоила потом хорошо, и по-царски, в общем, обхаживала.

— Теперь он проснётся и…

— Ну, что… Буду с ним целый день. И, может, завтра. Сама эту кашу заварила, сама и буду расхлебывать.

— Охереть, Олянка. А усадьба два дня будет без тебя, так выходит? Из-за какого-то мелкого проёба — ты кинешь тут всё и всех. И это после того, как я…

Артур больше ничего не говорит, только подходит к Оляне и снова тянется к ее пачке с сигаретами. По тому, как шумно вздыхает Оляна, я понимаю, что его молчаливое осуждение, нескрываемая досада, после того, как он доверился ей так, как никому здесь — хуже любых криков и разборок. И все это так остро чувствуется в воздухе, что не выдержав, я осторожно интересуюсь у Оляны:

— А что не так с Русланом? Почему ему нельзя пить?

— Да потому, что и всем нам, — хрипло и нервно рассмеявшись, она прикуривает Артуру, а после достаёт еще одну сигарету для себя. — Нажрется, натворит глупостей, а потом ещё и алкашом станет.

— Руслану нельзя не просто пить, а даже нюхать бражку, — все еще отстранённо глядя в одну точку, говорит Артур. — У него с нервами потом что-то не так.

— А он любит прибухнуть, — уже более спокойно добавляет Оляна, и на мгновение я забываю, о ком мы говорим — о лошади или о человеке. — Он забияка такой, ему только дай возможность или повод — когда еще мы за ним не так сильно смотрели, бывало, срывался и убегал из конюшни. И тырил у мужиков бражку или пиво, все их нычки находил — уже не понятно как. И потом все — нет коня.