Выключаю зажигание и в миллионный раз перечитываю сообщение, которое она мне прислала.

«Мне все равно».

Как и всякий раз, когда я читаю эти три слова, мой желудок сжимается от тошноты. Ненавижу то, что потерял ее, и не знаю, как это исправить. Я подумывал о том, чтобы появиться в закусочной и заставить ее поговорить со мной, но толпа не позволит мне застать ее одну.

Я смотрю на синий мерцающий свет от телевизора Бена, который просачивается сквозь мини-жалюзи. Хорошо, что он еще не спит. Я выскакиваю из машины, хватаю сумку и тихонько стучу в дверь.

Он открывает в своих спортивных штанах, рубашке «Аризона Даймондбэкс» и улыбается.

— Эй, ты вернулся.

— Да... — Я потираю затылок, чувствуя себя неловко и навязчиво. — Наверное, мне следовало позвонить.

— Нет, не беспокойся об этом. — Брат делает шаг назад и открывает дверь шире. — Входи же.

— Спасибо. — Я задерживаюсь перед ним, размышляя, не будет ли странно, если я обниму его. Кажется, он раздумывает над той же идеей. Вместо того, чтобы неуклюже лезть с неудобными объятиями, направляюсь к дивану. — Ты смотришь кулинарный канал?

Бен со смешком закрывает дверь.

— Я пытаюсь почерпнуть некоторые идеи, глядя на эти шоу, но в итоге они вызывают у меня чувство голода, и мне приходится их выключать. Как там Лос-Анджелес?

Бросаю сумку в ногах дивана и падаю на комковатые подушки.

— Отлично. Записал несколько новых песен, подписал новый контракт с «Аренфилдом». Жизнь налаживается.

Бен хмурится, очевидно, улавливая мой не такой уж и тонкий подавленный тон. Он садится на диван с противоположной стороны, хватает пульт, нажимает кнопку отключения звука и поворачивается ко мне.

— Это хорошо. Я счастлив за тебя. — В его голосе слышится беспокойство. Он, наверное, боится, что у меня случится рецидив. И Бен не единственный. — Я не был уверен, что ты вернешься.

— Дэйв хотел бы, чтобы я остался в Лос-Анджелесе.

Брат наклоняет голову.

— Почему же ты этого не сделал? Я думал, ты ухватишься за возможность покончить со своим заключением здесь. — Он улыбается.

— Я тоже так думал. Можно тебя кое о чем спросить?

— Конечно.

— О тебе и Мэгги. Как ты понял, что это было по-настоящему? Я имею в виду, когда ты понял, что она для тебя? Типа единственная.

Он смеется и на мгновение опускает подбородок, прежде чем снова посмотреть мне в глаза.

— Примерно через десять секунд после нашей встречи.

— Серьезно? — Я хмурюсь. — Так быстро?

— Она притягивала меня как магнит. — Бен откидывается на спинку, когда тяжесть воспоминаний, кажется, ложится ему на грудь. — Каждый раз, когда я был вынужден уйти от нее, я чувствовал, что у меня украли что-то удивительное.

Магнит? Ха. Думаю, что у нас с Бетани это было в самом начале, хотя наши магниты были повернуты не в ту сторону. А потом, после той ночи, когда она помогла мне разобраться с этим дерьмом с моим братом и с этим богом забытым стулом, мы как будто исправили магниты и прилипли.

— Наверное, приятно было так рано понять это.

— Я-то понял, а она очень долго не хотела иметь со мной ничего общего.

— Ты шутишь.

— Нет. — Он качает головой. — Я только что закончил семинарию и думал, что у меня есть ответы на все вопросы. Хочешь верь, хочешь нет, но я был напыщенным, осуждающим всезнайкой. Мэгги несколько раз называла меня самодовольным придурком.

— Наверное, она была права.

— Она была абсолютно права. — Брат ковыряет истонченное место на колене своих спортивных штанов. — Я так благодарен ей за то, что она дала мне шанс повзрослеть, прежде чем окончательно отказалась от меня.

— Но почему?

Он, кажется, не только удивлен, но и немного разозлен моим вопросом.

— Я имею в виду, что она умерла, а ты здесь, остался один растить Эллиот. Я знаю, что ты не жалеешь о своем ребенке, но если ты уберешь ее со сцены, то не сможешь сказать мне, что не жалеешь о том, что влюбился в Мэгги.

— Я ни на секунду не жалел, что влюбился в нее. Я бы десять раз перенес все страдания за возможность снова полюбить ее на пять минут. — Бен с любовью смотрит на ее фотографию в другом конце комнаты.

В этом нет никакого смысла.

— Но... это же глупо. Ты страдаешь без нее почти столько же, сколько она была с тобой, и, судя по всему, собираешься оставаться несчастным до конца своей жизни.

Бен открывает рот, чтобы возразить, но тут же закрывает его. Несколько секунд он думает, потом кивает.

— Да, наверное, так оно и есть. Но любовь ранит. Единственное, что делает боль терпимой — это воспоминания о ней, и я ничего не сделаю, чтобы это изменить. — Когда я не отвечаю, он вздергивает подбородок. — Откуда все эти вопросы?