– Папа, прости меня, прости, пожалуйста! Не переживай, ты навсегда останешься моим любимым родителем в резерве!

– Ах… Спасибо, – вздохнул я, улыбаясь.

Я поцеловал сына, и он, довольный собой, отправился спать в свою комнату, подпрыгивая на ходу.

Единственным, кто в конце концов осмелился открыто со мной разговаривать, стал мой внук. Мой второй внук, если я правильно помнила, что у меня их было двое.

Он вошел в комнату, сел на подлокотник моего кресла и с наглостью, присущей исключительно детям, задал вопрос:

– Бабушка, а почему ты пытаешься убить моего папу?

Я потеряла дар речи.

Ужасно, когда пожилой человек оказывается в неловком положении перед ребенком. Именно поэтому, чтобы хоть как-то разрядить обстановку, я засмеялась. И зачем только я это сделала… Я поняла, что допустила фатальную ошибку, ясно ощутив, что дальнейшая жизнь может очень усложниться. Сам факт, что я засмеялась без явной причины, укрепил мою уверенность: я сошла с ума. Даже то, как он на меня смотрел, подтверждало мои подозрения. В конечном счете все вокруг меня постепенно пришли к такому же выводу, кто по одной причине, кто – по другой.

Я знаю, что понимание – всегда непростое дело. Ну а самая большая трудность – составить объективное суждение о человеке, суметь понять, что он действительно чувствует. И если научиться быть предельно честным с собой, можно быть уверенным в том, что, когда будет казаться, что с вами что-то неладно, в девяти случаях из десяти это так и будет. Как бы то ни было, наглые детские вопросы гораздо лучше, чем неловкое молчание тех, кто интересуется нами только из любопытства, заполняя одиночество шаблонными фразами, взглядами, полными подозрения, а не любовью.

Только те, кто ничего не боятся, могут жить рядом со страдающим человеком. Если смелости недостаточно, лучше сразу встать и уйти. Ведь если в жизни мы делаем что-то наполовину, вред от этого получается двойной.

Вполне возможно, я тоже сбежала бы, но, к сожалению, сделать этого не могу. Даже в сто лет я не перестану быть в первую очередь матерью. Женщины имеют право на старение, матери не стареют никогда.

Старение – это каприз, который мать не может себе позволить.

Если бы моим детям вдруг понадобилась помощь, даже просто поплакаться в жилетку своей старой маме, которая, может быть, даже и не понимает половину того, что ей говорят, я хотела бы присутствовать. Иначе это стало бы полным поражением в моей жизни.

Всю свою жизнь я прожила для детей. Для них я выкладывалась на все сто каждый божий день, чтобы вырастить их и воспитать. И я не была намерена отступать ни перед чем.

Ну а сейчас я была больна, и это все изменило. Возможно, совсем скоро я перестану быть просто полоумной старухой, которая может вызывать сочувствие. Нет, возможно, я превращусь в дикое животное или даже стану овощем. Таким старым скелетом, облаченным в саван из кожи, с поникшим взглядом, безжизненным и застывшим. Буду есть руками, писать в биде и открывать балкон, думая, что это шкаф… Я стану обузой для всех. Крест, который нужно нести. Приговор. Вполне вероятно, что тогда мои дети меня возненавидят. И знаете, что я вам скажу? У них есть на это полное право, потому что я могу сломать их жизнь.

Именно поэтому, хоть и знаю, что это смертный грех, я по ночам втайне молюсь Богу и прошу его, чтобы он прибрал меня как можно скорее. Я не хочу пережить саму себя. Свою жизнь я уже прожила, любила ее, но все это уже закончилось: я отношусь к тем людям, которые знают, когда сказать: «Хватит!»

Вот почему мне так хочется написать дневник: чтобы рассказать и объяснить, кем была настоящая Сара. Не та старуха, которой жизнь подбросила отвратительную болезнь, что словно издевается над всеми, жестоко, с умыслом.

Было бы несправедливо, если бы эта болезнь разрушила и мое прошлое: то единственное, что у меня оставалось.

Не забывайте, что я еще живой человек, хотя сейчас, не знаю почему, такое впечатление, что не все с этим согласны. Но это так. Я личность, а прошлое – моя единственная и неповторимая история. Я не животное, не кукла, не заводная игрушка, у которой закончился завод, и мне очень хотелось бы об этом написать!

Клянусь Богом, если он сжалится надо мной и даст возможность довести дневник до конца, прежде чем я окончательно потеряю рассудок, напишу только правду, даже если это может кое-кого разочаровать, в том числе моих детей! Не знаю, смогу ли я. И мне смертельно горько, потому что хочется, чтобы меня запомнили той, какой я была, когда действительно была собой.

Не смерть нагоняет на меня ужас. В какой-то момент – трудно сказать, мудрость это или слабость, – ты поддаешься. Понимаешь вдруг, что значение известной цитаты Сократа, той, которую все знают, даже те, кто не ходил в школу, – «Я знаю, что ничего не знаю!» – ошибочно: подумай о смерти, и ты поймешь, что еще как знаешь. Даже, можно сказать, всегда об этом знал. Если бы мы были хоть чуточку честнее перед собой, в этом мире было бы гораздо больше смирения, правды и справедливости. И гораздо меньше жестокости.