Да, это так. Невежественно вторгаться в чужое. В том числе и в деньги. Ничего не скажешь. Но только что тут? Добродетель? Острое чувство справедливости и несправедливости?

Хорошо! Пусть так. Но добродетель ли это? Для многих – да. Вот только беда – добродетель наша. Почему? Потому что ослепляет она нас. И перестаём мы видеть в справедливости Меру, в которой Настоящее себя являет! А добродетель теклостью становится – пороком. И всё это следствие ей-божья.

Но как ощущение несправедливости – в сути, ощущение попранной меры – и возмущение по этому поводу, что есть восстановление меры, может стать попиранием меры сей? Да просто. Сказал уж: наша добродетель – всего лишь болезнь. И восстановление меры неизбежно становится её попиранием. Ибо не по мере мы правду ведаем, но по себе. И на себя одеяло мира перетягиваем. Моя – твоя – его правда! Ведь никому не приходит в голову говорить о несправедливости тогда, когда он большим от жизни наделён. Почему бы богатею не возмутиться, что у него златые горы, а сусед с хлеба на воду перебивается?

Да, то мера суседа и мера богатея того. Но так уж устроены мы, что мало нам того, что имеем. Не смиряемся! Нам нужно ВСЁ! Частью душа всяко томиться будет, будучи ею же определена. Вот и ширимся мы к большему, томление то преодолевая. И превосходим меру всякий раз. Только не замечаем того. Ведь больны мы ей-божьем.

Но как всё это связано с щепетильностью в деньгах, спрашиваешь? Вот он тебе рубль добавил к рублю. Подвинул меру. Ведь на рубле её прочертили, на рубле порядились! Договор о том был – ряд. А он взял да подвинул. Из жадности. Непорядочно! Тут ты вправе стоять на мере той, о которой вы договорились.

Только мир живёт, а значит, течёт. Изменился он. Ты же того не увидел. Не жив потому что. Рубль тот добавленный не от жадности добавщика, но, к примеру, цена то подвига твоего. Того самого, который ты каждый день делать себя и любви ради должен. Или то скудость души твоей. От неё и щепетильность, выдаваемая за достоинство. Не от попирания другим меры щепетильность та рождается, но от желания самому прибавку получить. Присмотрись к сему! Вдруг узришь! Как не видишь ты меру свою и сам от неё тот рубль другому скинуть пытаешься, себе же его прибавив. А рубль этот – тоже выкуп твой. Себя ты им выкупаешь.

Живёт мир, течёт. Мы его договорами пытаемся остановить. Только ими же и связываем себя. Оттого и маемся да спасение ищем. И находим его в срок свой в выходе за рамки свои. В том числе и за рамки договора. Но будучи больными ей-божьем, делаем мы это текло порочно, по-другому. Себя оправдывая, других обвиняя, чтобы, повив их, вперёд бы и вырваться. Так вот и бранимся мы друг с другом наперегонки! Потому как не дают нам другие рывок сей сделать. Не дают блаженствовать по над всеми! В общем, щепетильность из добродетели становится пороком. И будет им до тех пор, пока мёртв ты. Мёртв же ты тогда, когда по ряду живёшь – порядочный.

Но тогда… Мир же без договоров себя и сожрёт. «Ряд ему оберег», – скажешь ты.

* * *

И опять Лесник увидел мои сомнения! Я всегда поражался нашему странному разговору, когда один молчал, а другой отвечал на его молчаливое негодование. Действительно, выступать против порядка – самоубийству сродни!

* * *

– Да, до поры, до срока ряд – миру утверждение. Только против он сути нашей, которая никогда не согласится с разделением, с грехом, другими словами. Договор – спасение, но плен миру! И однажды в срок указанный ты скинешь мир тот с договорами с себя и… будешь им изгнан! Больно! Но это и есть твоё излечение от ей-божья – оживление!

Всяк ток этот чувствует. Ток мира в поисках самого себя. Это и называется Жизнь! Вертмя вертится. Более того, многие к Жизни себя причисляют. Мол, в потоке я! И не мешайте мне, творцу, творить творчество творческое! Только всё же мимо тебя поток тот, пока ты порядочный. Да и непорядочный тоже. Нет, не считай слова мои призывом к разрушению устоявшегося. Не срок ещё! Просто не забывай, что порядочность твоя чаще оттого, что мимо Жизни ты! Не видишь ты и меру свою. Зато всякий раз договориться о ней пытаешься. А когда утекает то, о чём сговорился, других грызью грызёшь, в непорядочности их упрекаешь. Но так и должно быть. Брани ради! Стирания несносности твоей для!

Вот когда сотрёшь ты её, несносность свою, станешь облым, не будет для тебя справедливости, не будет несправедливости. Не будешь кичиться порядочностью, гонориться характером своим. Оживом ты станешь, ЖИЗНЬЮ самой. Вот тут и с ЛЮБОВЬЮ обручишься! Вот так вот!

А пока что закон тот непреложный «всё дороже» учит нас, что надо выйти за свои пределы. Хоть чуть-чуть! В том числе и за пределы праведности. К сожалению, праведность приводит нас к судам. Мы судим всех, потому что сами сужены праведностью. И то невыносимо нам. Душит узость! Не продохнуть! А осудишь кого-то, сузишь его, и непременно себя же уже, – тут-то тебе и легче! Задышалось! Оттого легче, что есть тот, кто уже тебя. Не ты с краю. А значит, не по тебе звонит колокол. Так уж устроены мы! Но когда сужены мы, тут-то и обманутость, и обделённость, и обида появляются. Всё это куцесть наша. И мета ей-божья.

Вот так память о потерянном рае для нас становится бременем. Разделение сплошь, уйма! Оттого и дела наши – разор и раздор. Или сплошь грех! И правда наша неправедная. Ведь и через неё прошёл разрыв! Мой порыв сказать некоему «негодяю», что он прав, по-хорошему, на себя бы обратить. И вспомнить о разрыве, меня разорвавшем. И тут наглядно мне станет, что упрёк мой – от ей-божья. Болезнь он! Да, упрекая, я стремлюсь к целостности. К исцелению. Но лишь ещё больше усугубляю болезнь ту. Ибо часть не может сотворить целое!