– Ну раз сказали, значит, так и сделаем.

– Я это… Уже месяц как на перекладных. Из Нью-Йорка. Хотел начать новую жизнь. Остался без денег и документов. Знаете, как там к таким относятся? В посольстве сказали…

– Это твои проблемы, – перебил Кан, – Мне это знать не обязательно. Пока ты на судне, ты член команды. Пассажиров у меня нет. Делать будешь что скажу. Понял?

– Понятно, – кивнул Серега, – А когда мы будем там… ну… на той стороне?

– Завтра. Зависит от погоды. Иди к Антону. Он скажет что делать. Рюкзак отнеси в каюту. Никто не тронет. Пойдем, покажу.

Через час после выхода в море поднялся сильный встречный ветер, и от килевой качки Серегу накрыла морская болезнь. Заметив, как вытянулось его побледневшее лицо, Антон кивнул в сторону трапа:

– Гальюн там.

Упираясь руками в обшивку, Серега поднялся наверх, открыл дверь и остановился. Пройти четыре метра до бака по качающейся, мокрой палубе было физически невозможно. Над головой угрожающе скрипела стрела невода. Казалось, вот-вот, и какой-нибудь трос оборвется, и вся эта промысловая конструкция рухнет, проломит палубу, днище, и – прости-прощай, родные Барановичи навсегда… Все еще держась за надстройку, Серега попытался было шагнуть вперед, но сейнер пошел боковым креном – видимо рулевой корректировал курс – и мощная волна, ударив в левый борт, залила палубу пятисантиметровым слоем воды. Вода полилась вниз в машинное. Тошнота пошла горлом, Серегу вырвало. Снизу заорал матом Антон, кинулся по трапу наверх, втащил Серегу внутрь и задраил дверь…

Сереге снилась Тугановка. Заброшенная деревенька в пяти километрах к югу от Барановичей. Сюда они приезжали с Варей по заросшей проселочной дороге на велосипедах. Во дворе большой избы над оврагом стоял высокий старый тополь, к которому прежние хозяева приспособили самодельный стол со скамейками – видимо, для чаепитий – и где можно было, треская собранные в огороде яблоки, часами болтать о том, какая она будет интересная – эта их с Варей взрослая жизнь.

Во сне Серега шел по безлюдной улице к дому над оврагом. Вечерело, в избах включали свет, из открытых окон слышались веселые голоса. Неожиданно откуда-то сбоку выбежала смеющаяся Варя, схватила Серегу за руку и потянула за собой:

– Пойдем Сережа! Слышишь, как весело? Все вернулись! Только тебя ждем!

Серега оказался в темных сенях перед дощатой дверью, за которой громко гуляла компания деревенских. Он узнавал голоса: Орлашин, Андрюха Григорьев, Виолетка, Варя… Серега толкнул дверь. Голоса оборвались. За дверью была пустая комната: ровные белые стены, дощатый пол, никаких окон, в двух метрах от двери фотокамера на штативе, лампа, стол. За столом сидел его покойный дед.

– Зачем вернулся? – раздраженно спросил он, – Забыл что?

Медленно, на стене за спиной деда проявился силуэт женщины, которую Серега узнал по старым семейным фотографиям. Высокая красивая Жанна Евгеньевна, тогда еще учительница начальных классов… Чем четче становилось изображение, чем больше подробностей отдавала женщине поверхность, тем старше и ниже она становилась, теряя осанку и уверенность во взгляде, превратившись наконец в добрую тихую Серегину бабушку, ожившую и ступившую нетвердой ногой в странную потустороннюю трехмерность. Она обошла деда и поставила на стол пустую керамическую тарелку:

– Покушай, Ваня.

Потом подняла голову и ласково посмотрела на Серегу:

– Садись с нами, Сережа. Сейчас и мама с папой подойдут. А ты Варю не ищи. Нет ее здесь…

– …Подъем!

Серега открыл глаза. Над ним стоял Антон. Сейнер урчал, в иллюминатор заглядывало солнце.

– Проснулси? Вставай давай. Сонце вже високо. Плавати вмиеш?

Серега зевнул, выгнул затекшую за ночь на узкой койке спину:

– Можно тебя попросить?

– Валяй.

– Вы же там у себя говорите на суржике?

– Я и на русском могу.

– А что тогда?

– Вставай давай. В камбуз и за работу. Через пару годин будемо на мисци… Триста лет говорили на вашем москальском. Хватит.

– Слушай, а это… Вы же не из-за меня плыве… идете на ту сторону?

– Ну ти даеш, поцик! – рассмеялся Антон, – Груз у нас в трюмах, а ти попутчик. Вставай. Возьмешь у Мамуки машку, кандейку и – на корму.

– Какую Машку?

– Швабру, – Антон криво усмехнулся, – И ведро. Пассажир, твою каракатицу!

На корме было жарко. Серега разделся до пояса и, мусоля мокрой пенькой отмытую ночным штормом палубу, наслаждался легким солоноватым бризом.

– Эй, морячок, – окликнул его Антон.

Серега обернулся и сразу увидел на горизонте неровную полоску берега.

– Иди поешь. Мамука приготовил тушенку.

Серега бросил швабру и, подхватив футболку, пошел за Антоном на камбуз. На камбузе хозяйничал Мамука, молодой грузин, не говоривший ни по-русски, ни по-английски. Знал он турецкий и говорил ли вообще, Серега выяснить не успел. Капитана и рулевого не было. Ели молча.