— Почему вы бездельничайте?

Оборачиваюсь и вижу ту самую худощавую женщину.

— Немного устали, — отвечает Нилу.

— Ну да понимаю, сама тоже умираю от усталости.

Я смотрю на ее твердый стан и улыбнувшись говорю.

— Но мы устали больше вас.

— Больше меня никто не устает, хотя ваш вид и впрямь уставший. Не уходите пока, я сейчас вернусь.

Она исчезает под аркой и вскоре с балкона кричит нам.

— Дворники, подойдите сюда.

Мы подходим под ее окно, и она бросает нам пакет.

— Там еда, поужинайте!

Я судорожно поднимаю пакет с земли и увидев внутри макароны от радости чуть не плачу.

Мы тут же садимся на скамейку и забыв помыть руки начинаем есть. После пятого глотания я вдруг опомнилась и на минуту вижу себя со стороны. С той жадностью и ничтожеством с которым мы ели не сравним ни с чем. Мне становится стыдно. Где мои прошлые манеры, — думаю я, — неужели мы дошли до безумия?

Нилу видимо тоже опомнилась и посмотрев на меня спрашивает.

— Почему не ешь?

— Больше не могу, желудок болит.

Она заворачивает пакет говоря: — Остальное съедим дома. Через пол часа к нам возвращаются силы хоть и малые, но достаточные, чтобы продолжать сидеть несмотря на сумерки. Ночь наступает быстрее чем мы ожидали и мы наконец слышим голос Зокири.

Быстро встаем (на сколько это возможно в наших состояниях) и подходим.

— Вы не заплатили нам за мытье подъезда.

Она смотрит на нас удивлённо.

— Неужели? Простите ради Бога, наверное забыла. Открывает кошелёк и начинает перебирать купюры, а потом застыв произносит. У меня сейчас нет мелких денег, приходите завтра.

— Мы можем поменять, — отвечает Нилу с надеждой смотря на кошелёк. Но Зокири задумавшись закрывает его.

— Нет, лучше приходите завтра. И подходя к машине начинает помогать сыну заносить пакеты с продуктами. Мы застываем на месте увидев как выгружается еда. Чего только не были в ящиках.

— Это с ресторана для гостей, — оправдывается она, когда замечает наш голодный взгляд.

От увиденного мы не можем двинуться с места. Сначало заносят рыбу, птицу, говядину, потом нескончаемые сладости трюфели, урюк, курагу, за ними следуют напитки и прочее питье. А мы потеряв дар речи продолжаем стоять до тех пор пока багаж машины не опустел. Старший сын женщины кидает на нас двусмысленный взгляд и что-то шепчет матери.

Но та отрицательно качает головой и они входят в подъезд с последними ящиками. Мы даже не замечаем как остаемся одни. И только сигнал въезжающей машины заставляет опомниться.

— Пойдем, — говорю я, но Нилу не поворачивается.

— Может мне попросить у них еды? — спрашивает она.

Само по себе во мне просыпается обида и я отвечаю.

— Они сами должны были угостить нас. Но раз они этого не сделали, значит не стоит унижаться. Я напоминаю Нилу о том, как она отговорила меня от необдуманного унижения, и мы выходим с ворот.

Вечер проходит в тихом уныние. Я ложусь, и впервые за все это время думаю о нашей жизни. Как мы дошли до этого дня? Кто виновен во всем? Неужели я? Вначале мимо проходят воспоминания о роковой встрече с Амином и меня охватывает беспредельная тоска. Он не любил меня, а просто хотел использовать в качестве забавного развлечения. Зачем он выбрал такой способ? Разве не было других развлечений или быть может в него вселился дьявол, но как бы ни было этот человек смог наполнить мою душу счастьем, а потом жестоко разбил всю мою жизнь. Темные круги плесени на потолке нависают тучей, я смотрю на них равнодушно, уставшими глазами. Но к своему удивлению неожиданно рисую глазами линии лица похожее на директора. Он проявляется так ясно, что заслоняет с собой весь свет в комнате.

— Прочь! — Вырывается у меня. Всю голову наполняют мысли о нем. Я представляю, как должна была стать его женой и сердце сжимается в холодных тисках. В чем смысл замужества, — думаю я, но не могу найти ответа. Тогда продолжаю спрашивать у пустоты, — зачем появились эти традиции в мире которые разрушают людские души, толкая их на отчаянные поступки? Разве нельзя было просто существовать чистыми побуждениями к счастью. Почему все видят счастьем замужество, женитьбу. Ведь можно прожить одинокую жизнь, продолжая, следовать более высокому и нравственному, единственному к чему стремиться душа. Быть верующим и независимым, соблюдать духовные правила, но не нарушать собственных. А мои правила состоят из ничтожных желаний быть образованной и жить рядом с матерью. И снова предо мной является Амин, как будто отвечая на мои вопросы и говоря: — Ты жалкое слабое создание, зависевшее от более сильного, поэтому не имеешь права мыслить. Я вспоминаю его слова о браке и горько усмехаюсь. В каком то роде он прав, но я понимаю, что смогла бы прожить бок о бок с ним хоть тысячу лет в молчание и одиночестве, ограничиваясь прощением и посвятить себя духовности, а он не смог вытерпеть одного дня без своей грешной игры. И кто после этого слаб?

Но все эти мысли рождаются в утомленном сознание от голода и усталости. Нилу давно спит мирным сном, а моя душа все еще сопротивляется спокойствию. Ноги и руки не могут расслабиться, сердце вместо того, чтобы успокоиться, бьется еще сильнее. В голове непрерывно стучит маленький молоточек и я не могу расслабиться. Веки давно уже свинцовые, но только я закрываю их как предо мной являются картины из прошлого и я вновь смотрю на потолок. Но самое худшее это невыносимая боль по всему телу и как бы я не хотела, не могу даже встать с места. Да и как? И зачем? В этом вонючем месте нет ни санитарных условий ни комнаты для омовения, чтобы я хотя бы помолилась. Я лежу не в силах сдвинуться и мучительно терплю духовную жажду. Когда порыв проходит все во мне смиряется. Возможно я стану одной из тех несчастных кто бросил высшее ради выживания. И тут желудок снова стягивает в ком, так что по всему телу пробегают холодные мурашки. Хлеб с маслом заново разыгрался в воображениях, мягкий, жирно сладкий привкус появляется во рту и я проглатываю слюну заполняя его вкусом пустой желудок. Тем временем сосед шумно открыл свою дверь и беспощадно разбудил Нилу. Она приподнимаясь на месте и жалобно просит воды. Все ее выражение лица говорит о мучение во сне.