— Что с тобой?

— Тошнит. Вдруг она вскакивает на ноги и не добежав до дверей вырывает на пол.

От страха я тоже поднимаюсь и вижу на полу непереваренные кусочки макарон. Но прежде чем сказать что-либо чувствую как скручивает живот и я бегу в уборную.

Очевидно нам дали испорченную еду и наш ослабленный организм не выдержал.

— Ничего страшного, — говорит Нилу, скрывая от меня набежавшие слезы. — Я сейчас же поеду на работу, возьму наши деньги и куплю лекарство.

Разочарованию и грусти не было предела, когда Нилу возвращается с маленьким пакетом химикат вместо вкусного завтрака. Проглатывая таблетки мы с ней готовы разрыдаться от обиды. Хлеб с маслом быстро исчезает с воображения оставив позади горький привкус сухих порошков и лекарств. Нас сравнили с уличными собаками, — думаю я вытирая слезы.

Это была слишком жестокая насмешка над голодными. Я в первые проклинаю человека, хотя отец учил не только чтить слова духовности, но и бояться их. Этот закон был впитан в мои принципы. Каждый раз слыша что-либо подобное на улице я боялась за свой слух и за свое невольное участие в нем. Но теперь когда мои собственные уста произносят: — Будь ты проклята! Кажется само небо вздрогнуло и я чувствую к себе омерзительное отвращение, пытаясь найти оправдание этой женщине. Но никакие мысли не сходятся и ясно что нас посчитали за ничтожество которые не имеют ни знания, ни разума и этим лишили последних сил. Нилу своим добрым сердцем до конца не верит в такую подлость.

— Может она хотела, чтобы мы выкинули этот пакет в мусор, но забыла сказать?

— Это так же нелепо как если бы она была полоумная. Только в этом случае можно оправдать ее. На самом деле ей просто стало жалко испорченную еду, а на нас ей наплевать. Нилу молча слушает мои аргументы пока я вновь не хватаюсь за живот и этим завершаю наш разговор.

Бездомные, но пока что еще не падшие люди измеряются хозяевами по трем категориям.

Это очень темные разделы. Первым аспектом их жизни составляет работоспособность. Тем кто становится счастливым обладателем роли хозяина абсолютно все равно каков человек и какая у него судьба. Они видят в своем арендаторе только средство заработка и потому очень переживают, сможет ли тот обеспечить их своей платой. Хозяйка привыкшая провожать своих квартирующих с утра и встречать их вечером как неких роботов, которые приносят доход раздражалась моей новой ролью. Она не могла видеть моё присутствия во дворе в обеденный час и тайно разрывалась от злости. Мне самой было неприятно ощущать себя униженной каждый раз проходя мимо нее и притворяться радостной, но что я могла поделать? Узнай хозяйка про мои изрезанные почки тот же час выдворила бы нас, ибо люди не терпят чужих проблем. А моя болезнь равнялась катастрофе для квартирующей. На четвертый день понимая что могу довести до срыва не терпящую чужих людей хозяйку снова вернулась на работу. Но только взяла в руки метлу, как осознала, что с такой слабостью характера не смогу побороть свою обиду и в тот момент во мне произошел внутренний переворот. Рассеянные мысли исчезли и взгляд на работу стал более жестким. Что-то новое проросло во мне. Вместе с тем появилось хладнокровие. Я разработала схему по которой одним движением можно собрать все листья в диаметре двух метров, как согнуть кисти, чтобы поясница не напрягалась. Как смотреть на окружающих, чтобы не замечать их лиц. Но вместе с опытом — так назвала я свое изменение — исчезла радость с которым в первые брала в руки метлу. Со стороны кажется, что во всем виноват голод, но в нас истощилось не только тело, но и вера в людей. Я каждый день по-прежнему встречала эту женщину однако теперь ее лицо для меня изменилось.

Ее глаза больше не казались грустными, они отражают равнодушие, холод которых я прежде воспринимала за грусть. Постепенно я начала замечать ее лихую подвижность с которым она может бегать по ступенькам своего подъезда. Но стоит ей заговорить с нами, как она начинала жаловаться на тысячу болезней.

Иногда когда ее нет дома на улицу выходит ее невеста. Молодая женщина лет двадцати шести, совсем невзрачная на вид. Она похожа на розы, шипы которых намного острее чем ее красота и очень любит поболтать с соседками. Часто получается так, что мы спокойно отдыхаем, сидя рядом с ними, оставаясь невидимыми и не слышимыми. И невольно становимся слушателями их тайн и сплетней. Но в первый раз, когда я отдыхала откинувшись на спинку скамьи, мне не было дел до окружающих. Я смотрела на убирающую мусор Нилу и думала, — как бы поскорей вернуться в грязную комнату и отдохнуть от постоянной усталости. В этот момент ко мне подходят трое молодых женщин, садятся в метре и в ту же секунду осыпают презренным взглядом, но вероятно посчитав меня за нечто безмозглое смотрят друг на друга и начинают беседу. В ответ я также смотрю им в глаза и мысленно сравниваю себя с ними. Внешность не играет никакой роли — я точно знаю свое место. Меня интересует более важное; я пытаюсь вспомнить дворников из нашей школы и свое отношение к ним. И как только закрываю глаза ясно вырисовывается образ худой, до безобразия страшной женщины с сыном подростком. Я никогда не интересовалась ими, не знала их имен и возрастов. Признаюсь для меня они были не больше теней, которые день ото дня проходили с одной стороны в другую и исполняли свои обязанности. В памяти всплывают фрагменты. Смуглый мальчик просит у меня денег говоря: — Деньги за мытье класса. Его голос звучит бесчувственно и монотонно так что я не задумываясь бегу к рюкзаку и возвратившись протягиваю ему какую-то сумму. Мне становится стыдно за эти воспоминания. Появляется глубокое чувство вины. Теперь хочется попросить у них прощения за безразличие, но как бы я не сожалела отныне прошлого невозможно вернуть. А настоящее дышит мне в лицо.

Постепенно мы начинаем узнавать много интересного с уст жителей. В частности об их жизни.

Свекровь замерзшей розы зовут Гуландом, а ее саму Фарзона. Ее подруг и соседок по подъезду Нисо, Мехрангез и Дилноз. Это были мать и две дочери.

Беззаботных как я и легких, как несчастная перышка Нилу. Мехрангез маленького роста с выразительными глазами цвета карамельки. Очень подвижная и проворная. У нее орлиный нос, такой-же как у матери, подтверждающий самолюбие в характере. Кто бы с ней не говорил обязательно должен, был выслушать о том какие у нее красивые волосы светло каштанового цвета и глубокие знания. Она учится как она сама говорит в "юридическом", хотя когда я слышу ее размышление насчет этой профессии думаю над тем, — учится ли эта девушка вообще? Но несмотря на частые ошибки и промахи у нее действительно острый ум. Она никак не может прожить ни минуты без какой-либо шутки или насмешки. Ее подругам часто достаются иголки острого языка, но все они относятся к ней снисходительно. Дилноз оказалась на два года младше нее и более равнодушной к остроте ума. Она предпочитает молчать и быть простодушной. Весь ее облик дышит безмятежностью напоминая Божий одуванчик. Однако природа не одарила ее той белизной, которой так гордится ее сестра. Она смуглая и черноволосая. Ее глаза бесформенные, а брови густые. В обществе своей сестры она быстро начинает меркнуть и превращается в пыль, но мне почему-то она кажется милее. Я всегда представляю себе кого же из них я бы предпочла назвать подругой и ответ всегда приходит одинаковым.

С каждым днем мне становится все более интересно наблюдать за ними. Их разговоры, сплетни, споры и тайны поддерживают мой умирающий дух. Можно назвать это как голод к обществу. Хотя я и не часть этого общества, но в их обликах мысленно представляю себя вместе со своей семей. Я слушаю их и питаюсь живительной энергией беседы, такой далекой от мук и печали, что это дарит мне иллюзию счастья. Бывало возвращаясь в свою конуру я сижу закрыв глаза и в голове перебираю все услышанное, соединяю их с воображением и получаю волшебные картинки в созерцание которых хочется падать и падать.

Но есть и другие. Те кто внушает мне страх. Нозанин из четвертого подъезда считает меня истинным ничтожеством и каждый раз прогоняет со скамейки. Она презирает нас словно прокаженных и всячески пытается оскорбить. Зачем ей это нужно? Никто не знает. Она настоящая красавица. Проживает вместе с дочерью. Я узнаю что этой женщине почти сорок лет, хотя на взгляд я бы не дала ей больше тридцати. Некоторые в доме считают ее непревзойденной ханум, да она и есть такой. Пленительная фигура позволяет ей держаться надменно, в то же время кокетничать. Она работает в банке и каждые выходные к ней приезжает молодой мужчина на дорогом автомобиле. В такие дни она становится подобием хищной кошки, готовой расцарапать любого, кто попытается приблизиться к ее мужчине. Особенно она остерегается свою соседку. От этого презирает и не подпускает ее в свою жизнь. Но чем больше я узнаю эту женщину, тем сильнее чувствую насколько духовно мы выше. Эта женщина совсем другая она не я, не Нилу и даже не Нафиса. Ее смех раздается именно тогда, когда неуместен, а комплименты звучат двусмысленно и неестественно. Хотя посмотрев на ее роскошную внешность можно сказать само благородство. В тот день когда Нилу снова взялась за метлу и я прокорпев над кучей мусора села как всегда на уголок скамейки отдохнуть, через некоторое время рядом садятся две женщины. Они обменялись неестественным рукопожатием и не заметили, как утонули в очередной беседе. Я сидела под деревом с закрытыми глазами пытаясь успокоить жжение новых мозолей на руках и ноющую боль в пояснице; размышляя над тем что же буду есть в этот вечер. Их беседа оказалась пресной, и фальшивой, от чего я перестала вникать в смысл разговора. Речь шла на их излюбленную тему про мужей, что даже меня раздражало. Минут через сорок они встают и расходятся. Я открываю глаза и смотрю на собирающий мусор Нилу, как вдруг из первого подъезда раздается звонкий визг. Нозанин выбегает на улицу закрывая рот и нос одной рукой и подбегая ко мне говорит: — Там в подъезде чьи-то экскременты.