– А если не выгонит, то потому, что она вежливая, воспитанная, за границей воспитывалась, но внутренне она вас - уже выгнала, как я только вошла - выгнала. И убирайтесь, пожалуйста, с этого места, это - мое место.

– Сонечка, вы сегодня - настоящий бес!

– А вы думали - я всегда шелковая, бархатная, шоколадная, крэмовая, со всеми - как с вами? Ого!! Вам ведь Вахтанг Леванович говорил, что я - бес? Бес и есть. Во всяком случае бешусь. Володя, вы умеете заводить граммофон?

– Умею, Софья Евгеньевна.

– Заведите, пожалуйста, первое попавшееся, чтобы мне самой себя не слышать.

Первое попавшееся было Ave Maria - Гуно. И тут я своими глазами увидела чудо: музыки над бесом. Потому что та зверская кошка с выпущенными когтями и ощеренной мордочкой, которой с минуты прихода Володи была Сонечка, при первых же звуках исчезла, растворилась сначала в вопросе своих огромных, уже не различающих меня и Володи глаз, и тут же в ответе слез - ну прямо хлынувших: - Господи Боже мой, да что же это такое, да ведь я это знаю, это - рай какой-то.

– Ave Maria, Сонечка!

– Да разве это может быть в граммофоне? Граммофон, я думала это ?Танец апашей? или по крайней мере - танго.

– Это мой граммофон, Сонечка, он все умеет. Володечка, переверните пластинку.

– Оборот пластинки был - ?Не искушай меня без нужды?, Глинки, одна скрипка, без слов, но с явно - явней и полней, произнесенных бы - слышимыми бессмертными баратынскими.

– Марина! Я и это знаю! Это папа играл - когда еще был здоров... Я под это - все раннее детство засыпала! ?Не искушай меня без нужды?... и как чудно, что без нужды, потому что так в жизни не говорят, так только там говорят, где никакой нужды уже ни в чем - нет, - в раю, Марина! И я сейчас сама в раю, Марина, мы все в раю! И лиса в раю, и волчий ковер в раю, и фонарь в раю, и граммофон в раю ..

– А в раю, Софья Евгеньевна, - тихий голос Володи, - нет ревности, и все друг другу простили, потому что увидели, что и прощать-то нечего было, потому что - вины не было... И нет местничества: все на своем. А теперь я, Марина Ивановна, пойду.

Сонечка в слезах: - Нет, нет, Володя, ни за что, разве можно уходить - после такой музыки, одному - после такой музыки, от Марины - после такой музыки... (Пауза, еле слышно) - От меня...

...Я в жизни себе не прощу - своего нынешнего поведения! Потому что я ведь думала, что вы пустой красавец - и туда же к Марине, чтобы она вам писала стихи, а вы бы потом хвастались!

– Марина Ивановна мне не написала ни одной строки. Правда, Марина Ивановна?

– Правда, Володечка.

– Марина! Значит, вы его - не любите?

Я, полушутя: - - Так люблю, что и сказать не могу. Даже в стихах - не могу.

– Меньше или больше, чем Юру?

(Володя: - Софья Евгеньевна!! Она: - Забудьте, что вы в комнате: мне это нужно знать сейчас.)

Я: - Володя мой друг на всю жизнь, а Ю. А. ни часу не был мне другом. Володю я с первой минуты назвала Володей, а Ю. А.
– ни разу Юрой, разве что в кавычках и заочно.

Сонечка, сосредоточенно, даже страдальчески:

– Но - больше или меньше? Больше или меньше?

– Володю - несравненно.
– Точка.

– А теперь, Марина Ивановна, я решительно пойду.

========

И - пошло. Так же как раньше они никогда у меня не встречались, так теперь стали встречаться - всегда, может быть оттого, что раньше Володя бывал реже, а теперь стал приходить через вечер, а под конец каждый вечер - ибо дело явно шло к концу, еще не названному, но знаемому.

Отъезды начались - с Ирины.

– Дайте мне, барыня, Ирину с собой в деревню - вишь она какая чахлая. Да разве раздобреешь с советского молочка? (Так в 1919 г. в Москве сами дети прозвали - воду.) А у нас молоко деревенское, и при царе - белое, и без царя - белое, и картошка живая, не мороженая, и хлеб без известки. И вернется к вам Ирина - во-о какая!

Кухня. Солнце во все два окна. Худая, как жердь, владимирская Надя с принаряженной Ириной на руках. Перед ними - Сонечка, прибежавшая проститься.

– Ну, Ирина, расти большая, красивая, счастливая! Ирина с лукавой улыбкой: - Галли-да`! Галли-да`!

– Чтобы щечки твои стали розовые, чтобы глазки твои - никогда не плакали, чтобы ручки что взяли - не отпускали, чтобы ножки - бегали... никогда не падали...

Ирина, еще никогда не видавшая слез, во всяком случае - таких, бесцеремонно ловит их у Сонечки на глазах.

– Мок-рый... мок-рый... Газ-ки мок-рый...

– Да, мокрые, потому что это - слезы... Слезы. Но не повторяй, пожалуйста, этого тебе знать не надо.