Шрифт:
– Барышня Софья Евгеньевна, нам на вокзал пора, ведь мы с Ириной - пешие, за час не дойдем.
– Сейчас, няня, сейчас. Что бы ей еще такого сказать, чтобы она поняла? Да, няня, пусть она непременно молится Богу, каждое утро и каждый вечер, - просто так: - Спаси, Господи, и помилуй папу, маму, Алю, няню...
Ирина: - Галли-да`! Галли-да`!
– И Галлиду, потому что она ведь меня никогда Соней не звала, а я не хочу, чтобы она меня забыла, я ведь в жизни так не любила ребенка, как тебя. И Галлиду` (Бог уже будет знать!) Няня, не забудете?
– Что вы, Софья Евгеньевна, да Ирина сама напомнит, еще все уши мне Галлидо`й прожужжит...
Ирина, что-то понимая, с невероятным темпераментом: - Галлида`, Галлида`, Галлида`, Галлида`, Галлида`... (и уже явно дразнясь:) Даллига`, Даллига`, Даллига`...
– Бог с тобой, Ирина! до Бабы-Яги договоришься!
– А говорите - забудет! Теперь всю дорогу не уймется. Ну, прощайтесь, Софья Евгеньевна, а то вправду опоздаем!
– Ну, прощай, моя девочка! Ручку... Другую ручку... Ножку... Другую ножку... Глазок... Другой глазок... Лобик - и всJ, потому что в губы целовать нельзя, и вы, няня, не давайте, скажите - барыня не велела - и всJ.
Ну, прощай моя девочка! (Трижды крестит.) Я за тебя тоже буду молиться. Поправляйся, возвращайся здоровая, красивая, румяная! Няня, берегите!
========
Тут же скажу, что Ирина свою Галлиду`, Галлида` свою Ирину больше никогда не увидела. Это было их последнее свидание, 7-го июня 1919 года.
Но около пяти месяцев спустя Ирина, оставленная Сонечкой двух лет трех месяцев, свою Галлиду` еще помнила, как видно из Алиной записи - в ноябре 1919 года.
?У нас есть одна знакомая, которой нет в Москве. Ее зовут Софьей Евгеньевной Голлидэй. Мы в глаза ее называем Сонечка, а за глаза Сонечка Голлидэй. Ирина ее взлюбила. Сонечка уезжала еще и раньше, а Ирина все помнила ее, и теперь еще говорит и поет: Галлида`! Галлида`!?
========
– Володечка, вы никогда не были в Марининой кухне?
– Нет, Софья Евгеньевна. Впрочем, раз, на Пасху.
– Господи, какой вы бедный! И никогда не видели Ирины?
– Не видел, Софья Евгеньевна. Впрочем, раз, тогда же - но она спала.
– Господи, как можно дружить с женщиной и не знать, сколько у ее ребенка зубов? Вы ведь не знаете, сколько у Ирины зубов?
– Не знаю, Софья Евгеньевна.
– Значит, это одна умственность, вы дружите с одной головой Марины. Господи, у кого это была одна голова?!
– У нас с вами, Софья Евгеньевна.
– Дурак! Я говорю: одна голова, без ничего... Ах, это у Руслана и Людмилы!
– Как мне бы от такой дружбы было холодно! Ледяной Дом какой-то... О, насколько я счастливее, Володя! У меня и нижняя Марина, хрустальная, фонарная, под синим светом как под водою, потому что ведь это - морское дно, а все гости - чудовища!
– и верхняя Марина, над плитой, над пшеном, с топором! с пропиленным коричневым подолом, который - вот - целую!
– уважаемая, обожаемая! И ведь только эти две - Марина, эти все - Марина, потому что я вас, Марина, не вижу - только в замке, только на башне...
– В свободное от башни время я пасла бы баранов...
Володя:
– И слушали бы - голоса.
========
По Сонечкиному началу с Володей я отдаленно стала понимать, почему мужчины ее не любят. Всякое недопонимание, всякое противоречие, даже всякое хотя бы самое скромное собственное мнение неизменно вызывало у нее: дурак! Точно этот дурак у нее уже был заряжен и только ждал сигнала, которым служило - все. С ней нужно было терпение, незамечание - Володины терпение и незамечание.
========
Я всегда провожала ее вправо, в сторону Поварской, уходящая Сонечка для меня была светающая Поварская, белая улица без лавок, похожая на реку, - точно никакого влево у моего дома не было.
И только раз случилось иначе: была ночь, и меня вдруг осенило, что я еще не подарила Сонечке своего фонтана.
На совершенно пустой игрушечной лунной площади - днем - Собачьей, сейчас - Севильской, где только и было живого, что хоровод деревец, тонкой серебряной струечкой, двойным серебром: ушным и глазным, - сплошным...
– Фонтан, Марина?
– Маринин фонтан, Сонечка! Потому что в этом доме Пушкин читал Нащокину своего Годунова.
– Я не люблю Годунова. Я люблю - Дон-Жуана. О, какое здесь все круглое, круглое, круглое!
И - точно ветром отнесло - волной вынесло - как-то без участья ног - уже на середине площади.
И вот, подняв ручку на плечо невидимого и очень высокого танцора, доверчиво вложив ему в руку - левую, чуть откинув стан на его невидимую левую, чуть привстав на носках и этим восполняя отсутствие каблуков, овеваемая белым платьем и овевая меня им...