– Животное… гений чертов… Кошмар, который сниться мне будет теперь… Чудовище!!

Слезы глотаю, бормочу. Иду по дороге. Сама себе городскую сумасшедшую напоминаю. Хотя лесную сейчас… Потому что в лесу сумеречном иду - не смогла в одном с ним доме остаться. Такси вызвала, вещи собрала и навстречу пошла по дороге. Если машина не доедет в ближайшие минуты, на развилке подожду. Но не в доме.

Иду, оскальзываюсь на обледенелых кусках, плачу. Слезы на морозе стынут. Ну и ладно. Пусть лицо даже коркой ледяной покроется, может сдержит так мои эмоции, рвущиеся наружу. Готовые весь мир затопить…

А почему я, собственно, сдерживаюсь?

Останавливаюсь, голову задираю и в сереющее небо выдаю громкое, протяжное: “А-а-а”... И снова. Снова. Пока голос не срываю.

Становится ли мне легче?

Не знаю.

Вряд ли я сейчас могу свои поступки и действия здраво оценить.

Снова иду, чуть медленней. В руках - сумка, с которой в дом Позднякова пришла. С вещами, которые привезла изначально с собой. Ничего себе не забрала из вновь купленного. Ни платья, ни туфель. Духи дорогущие, красивый кашемировый свитер, перчатки кожаные - множество мелочей, которые он подарил за последние недели, которые мне казались значимыми, потому что я значима. И которые ничем на самом деле не являлись. Все оставила. Даже белье, которое сама покупала.

Потому что - для него. Потому что - о нем думая. Потому что только он его трогал, снимал с меня…

“А-а-уу…” - выходит похожее на вой.

Нет, это не широкий жест и не взбрык, что я все эти вещи в пакет сложила и возле кровати поставила. Это инстинкт самосохранения. Который вопит, что если тебе отрезали голову, не надо смотреть на топор и постоянно вспоминать своего палача. Ни к чему ему быть в моем будущем. Я правду в кабинете сказала. Даже через вещи проникнуть в свою жизнь не позволю.

Свет от фар я вижу раньше, чем осторожно пробирающуюся через неровности дороги машину.

Машу руками водителю.

– Это я вас вызвала. К нам там трудно подъехать, потому навстречу вышла, - сообщаю ему неправду - и ведь с уверенностью.

В теплое нутро забираюсь.

Оказывается, я замерзла - но это понимаю только тогда, когда меня обнимает воздух в натопленном салоне.

Я когда в приложении адрес набирала, думала сначала к Геле поехать. Вцепиться в нее руками и ногами, зубами даже. Нарыдаться. Услышать мудрый совет. Получить подтверждение, что все мужики козлы… Но мороз меня отрезвил слегка.

В последнем разговоре по телефону она, смущаясь, рассказала о бывшем муже и о том, что они решили попробовать снова… не брак и совместное проживание, конечно, пока что свидания. Что тот пьяный звонок многое за собой повлек - она обязательно со мной поделится при встрече.

Вдруг у них уже совсем все сложилось? И тут я на пороге, со своими проблемами?

Потому еду домой. Отметая трусливые мысли про бабушку, родителей, дальние края. Не убежишь ведь от мыслей. И на других их не перенесешь.

Нет.

Сама.

Сама должна разобраться и справиться.

Я не собираюсь становиться чокнутой затворницей или мизантропом… как некоторые. Обязательно Гельке все расскажу, с родителями нормально начну общаться. Но вот сейчас прикрываться другими людьми не буду.

Отвою свое одна. И отвоюю. Себя так уж точно.

***

Кюблер-Росс следовало бы мной гордиться. Я хоть ее книгу не читала, но за последующие два месяца полновесно прохожу все стадии потери, которые в ней описанны.

И плевать, что мне ничего не принадлежало. Что и не было у меня ничего.

Я потеряла.

Отрицание провожу в изоляции своей квартиры: шоковое состояние от всего произошедшего помогает пережить самую острую боль. Бесконечные слезы и усталость от них - победить бессонницу. Вырубаюсь от бессилия. Появившаяся на моем пороге Ангелина - напиться так, что с этого момента я даже смотреть на алкоголь не могу. И уж точно не впаду в него в дальнейшую зависимость.

Переключиться на стадию гнева помогает издательство, с которого мне несколько раз звонят в течение недели. Поздняков и правда “все уладил”, но им же надо было уточнить. Выяснить. Определиться, есть ли у меня все еще “способность влиять на автора”. В итоге я делаю то, что не делала никогда в жизни - и не уверена, что повторить смогу… хотя смогу. Это оказалось удовольствием. Когда тебе совсем-совсем плевать на то, что тебе скажут и сделают с тобой, потому что ты не боишься - точно знаешь, что же на самом деле страшно. Я к редактору и его команде врываюсь демоницей, жаждущей крови. Нет, не ору, не истерю. Применяю другие, привитые мне способности, говорю жестко и дерзко. Всё им высказываю. И по поводу обещанного когда-то карьерного роста, по поводу отношения их ко мне, того, как я вообще оказалась первый раз у Позднякова. Прерываю на полуслове их вопросы, негодования, что работа моя вроде закончена, но “можно было бы больше сделать”. Что меня официально пока не уволили и не понятно как увольнять и рассчитывать, может отработать или…

Не понятно? Я им объясняю. Я же подготовилась. Сходила к отцу на консультацию и, не вдаваясь в подробности, попросила помочь. Чтобы даже малейшего сомнения не выказать, а четко разложить, на что я имею право. И если это право нарушено будет опять - что я сделаю, чтобы отстоять себя.

И перед старшим Гольцем тоже четко обозначила границу между его советами и вмешательством в мою жизнь.

– Я еще на Новый Год понял, - вздохнул он тогда, - Что ты выросла. Много думал над этим, да и бабушка твоя просветила, что не понял… Это не ты маленькая, это я отпустить не могу. Теперь придется. Будем учиться жить по-другому?