Получив нежеланное право распоряжаться, я задумался. Что мне следует у неё спросить? Мой интерес к ней не изменился с прошлой игры. Каким образом люди становятся такими, как она? А, честно сказать, кое-что интересовало меня ещё больше. Например, как она ко мне относится.

Но я не был достаточно храбрым, чтобы спрашивать о таком. Её присутствие давало мне понять, что я соткан из трусости. Как зеркальное отражение храброй девушки.

Придумывая вопрос, я глядел на Сакуру. Она пристально смотрела на меня, ожидая моих слов. Молча сидя на кровати, она чуть больше походила на умирающую.

Мне хотелось отделаться от своих предчувствий, и я произнёс свой вопрос в ту же секунду, как он оформился:

— Что для тебя значит жить?

— Ого, как всё сурово! — съязвила она, но потом посерьёзнела и задумалась, уставившись в пространство. — Что значит жить? — пробормотала она.

Одного этого — чёткого ощущения, что она ищет жизни, а не смерти, — хватило, чтобы у меня немного отлегло от сердца. Я трус. Я знаю, но пока до конца не признал, что она умрёт.

Я вспомнил, как растерялся тогда, в номере гостиницы, увидев содержимое рюкзака Сакуры, и как она напугала меня своим последним вопросом.

— О! Знаю! Вот что! — подняв указательный палец вверх, оповестила она о том, что ответ готов.

Я навострил уши, чтобы не пропустить ни слова.

— Человек живёт…

Пауза.

— …пока его душа откликается на кого-то другого. Именно это я и называю жить!

Жизнь рождалась из звуков.

«Вот оно…» — осознал я, и по коже побежали мурашки.

Слова, определяющие само существование Сакуры, превращались во взгляды, голос, в жар намерений, в вибрации жизни, и мне казалось, что они сотрясают мою душу.

— Кого-то заметить, кого-то полюбить, кого-то возненавидеть; весело проводить с кем-то время и унывать, проводя с кем-то время; подержаться с кем-то за руки, с кем-то обняться, с кем-то разминуться. Это и значит жить. Когда кругом никого, ты не понимаешь, что существуешь. Я одних люблю, но других ненавижу, с одними мне весело, но другие нагоняют на меня тоску, и, по-моему, все эти отношения и доказывают, что это живу я, а не кто-то другой. У меня есть душа, потому что меня окружают люди. У меня есть тело, потому что они могут меня коснуться. Так я создана и потому сейчас живу. Пока ещё живу. Поэтому для людей есть смысл жить. Сейчас, по собственному выбору, — как мы с тобой.

Я молчал.

— Ух, какую я зажигательную речь толкнула! Я ведь в концертном зале, завожу публику?

— Нет, ты в больничной палате, живёшь со своей болезнью, — как можно резче ответил я. Она надула щёки.

Но мне было не до того, чтобы просить прощения.

— [???]?..

Пока я слушал, мне впервые открылись мои истинные чувства по отношению к ней, запрятанные глубоко-глубоко, в самом дальнем уголке души. Обрати я на них внимание — тут же бы им отдался, и они бы заполнили моё сердце целиком, но до сих пор я их не замечал. Потому что я трус.

В них заключался ответ, который я безуспешно искал последние несколько дней, — а на самом деле постоянно.

«Я бы хотел…»

Я всеми силами не давал словам вырваться.

— На самом деле…

— О, наконец-то ты заговорил! Что, [???]?

— На самом деле ты многому меня учишь.

— Ой! Ты чего это вдруг? Мне прям неловко!

— Говорю от чистого сердца. Спасибо.

— У тебя жар?

Она приложила ладонь к моему лбу. Температура, разумеется, была нормальной, и Сакура озадаченно склонила голову набок. Как будто про жар она предположила не в переносном смысле, а в самом прямом. Мне стало смешно, и я засмеялся. Видя это, она снова поднесла ладонь ко лбу. Я снова засмеялся. И снова, и по кругу.

До чего весело! Потому что со мной она.

Сакура наконец поняла, что жара у меня нет. К счастью, я пришёл не с пустыми руками — купил ломтики ананаса и сейчас предложил их съесть.

Она расцвела от радости: в прошлое посещение она намекала, что в следующий раз не прочь полакомиться ананасом.

Мы с удовольствием принялись за еду, и тут она вздохнула:

— Ну почему мне не везёт?

— Ты о «Правде или действии»? Я и без игры готов ответить на любой твой вопрос — если, конечно, смогу.

— Не надо. Сыграли как сыграли, — наотрез отказалась она. У меня, как обычно, не было ни малейшей догадки, о чём она хотела спросить.

Мы перекусили, я объяснил ей, что нового нам поведали на дополнительных занятиях, а затем, по заведённой традиции, настал черёд для минутки восхищения фокусами.

С прошлого раза времени прошло мало, и потому она показала простой фокус с использованием магического реквизита. Я в фокусах разбирался плохо и, как всегда, искренне поразился увиденному. Мне открылась новая сторона моей души, которую я ещё недавно не замечал, и во время представления, как и во время урока, я не сводил глаз с Сакуры.