Перевернутый на бок вагон сверкал вскрытым брюхом. Вы слышали когда-нибудь, как рвётся сталь? А я теперь уже никогда не забуду. Вы видели когда-нибудь, как ночь, окружает повсюду — темным мраком, облипая по всему телу, как тина, и утягивая, утягивая вниз, на глубину. Ещё мгновенье — и нечем будет дышать.

Юма вломилась в вагон — по крайней мере, мне так кажется. Обратилась какой-нибудь тварью, женщиной великаншей, для которой весь поезд — игрушка. Помню лишь мощный толчок — будто кто-то отвесил хорошего пинка. Грохот от падения, дикая тряска, а потом — скрежет тысячи когтей по металлу, звук, который, наверно, невозможно забыть и повторить. Метал рвался, обнажая перед теми, кто выжил, не потерял сознания и не закрыл глаза от ужаса небесную синь, с огоньками далеких звезд. Перепуганные люди визжали и кричали — на их глазах обшивка вагона — толстая, прочная, стальная, казавшаяся до этого момента такой надежной, складывалась, как туалетная бумага под пальцами могучей Повелительницы Тьмы. На колени, ничтожества, её величество пришло закусить!

Меня вырвали из сумки — я не помню как именно, помню лишь то, что очнулась в руках Юмы. Наверно, этим бы всё и закончилось. Хищница утащила бы свою добычу, оставив людей с ужасом наблюдать, как в их жизнь ворвалась очередная аномалия, а потом по телевизору крутили бы этот сюжет. В каком-нибудь городе даже поставили бы памятник, а про меня бы никто и не вспомнил. Каково это — узнать, что столько людей умерло лишь из-за того, что ей вдруг понадобилась кукла? Никто и не вспомнил бы, кроме Лексы. Наверно, он пытался за меня заступиться. Наверно, он вскочил, мужественно и отважно, желая броситься на помощь — мне и людям. Маленький, отважный и забавный толстячок, пишущий книги по ночам и разговаривающий с девчачьими игрушками, лишь недавно познавший прелести любви. Бородатый берсеркер, готовый бросаться на любого, кто посмеет встать между ним и теми, кто ему дорог. А еще он просто мой Лекса. Кто я для тебя? — человечек. Наверно, он пытался, я не знаю. Увидела лишь то, что он лежит на земле, как и несколько других людей. Неистово визжала какая-то тётка. Или не тетка, а девушка, а может и вовсе девочка — я не видела. Я застыла, как застывает мышь перед громадой и мощью поймавшей её кошки, оставалось только ждать — когда она решит закончить кошмарную игру в гляделки. Желтые, мерцающие в ночи круглые, злые глаза, зубы Юмы удлинились, обратившись страшными клыками. Засунет в рот? Мне было всё равно.

Знаешь, как-то говорил мне Лекса во время просмотра детективного сериала, когда помощь приходит внезапно и в последний момент, когда уже нет никаких шансов на спасение — это называют роялем в кустах. Плохая, вообщем-то, задумка, неумение придумать что-нибудь оригинальное. Мой рояль был одет в черную куртку, а глаза скрывал за солнцезащитными очками.

Камера выхватила валявшийся в кювете детский ботиночек и я отвернулась. В голове вновь был слышен визг тормозов, потом — чудовище. Мы — аномалии. Почему мы существуем, для чего мы существуем? Я отвернулась, пытаясь не смотреть. Не хочу больше. Не хочу жить, не хочу убивать, ничего не хочу.

Они бились друг с дружкой. Черная куртка перетекал, обращался дымом, плотной струей врывался в черную мглу Повелительницы Тьмы, заставляя её отчаянно реветь. Или это ревел кто-то другой? Не помню. Было пару часов назад, а, кажется, прошла целая вечность. Аюста поначалу пряталась за своей создательницей, неуверенно переводя взгляд с неё на противника. Мне на миг вспомнился монстр из мобиля, как от него гулко отскакивали пули. Здесь никто не стрелял, явно зная, что это бесполезно. Я сидела у Лексы, умоляя его подняться — массивная туша писателя не подавала признаков жизни. Меня грубо отшвырнул в сторону какой-то солдат-ОНОшник. Крякнул от натуги, потащил Лексу в сторону, оставляя меня совершенно одну.

Чужая воля вонзилась в голову, чуть не сбив меня с ног. Острой головной болью отдался приказ — лечь на землю и не двигаться. Ещё недавно кричавшие люди, умолкали, бесчувственно валясь с ног. Солдаты специальной службы утаскивали людей подальше — от развернувшейся битвы. Юма, ожесточенная, обескураженная и азартная, билась без жалости. Каждый удар — смертельный. Змеей извивался юркий человечек. Спа-ать, протянул голос у меня в голове, навалившись со спины вместе с непосильной слабостью. Над головой всё так же бесчисленно звезд. Дерутся. Я хлопнула глазами — по крайней мере, мне так показалось, упала на колени. Лекса теперь в безопасности? Наверно. При мысли об этом стало гораздо теплей; теперь можно и умирать. А в воздухе пахло — не знаю чем. Необычно, слишком свежо и слишком… жизненно? Чем пахнет жизнь? Не знаю, но она была повсюду — стоило мне лишь пошевелиться, коснуться её, потянуть за приветливо неторопливую нить искры.

А потом был туман — сначала я приняла его за то, что я просто засыпаю. Ухожу в небытие. Проваливаюсь в пучину сна, вот-вот забудусь — может быть навсегда? А туман полз, иногда словно пробуя людей на вкус, лизнув их буквально краешком, огибал, уходил в сторону, пока не наткнулся на меня. Стало страшно — всего на миг. Вдруг сейчас навалиться удушливость, вдруг сейчас меня утащит — в пучины мрака, теперь уже навсегда. Лексу утащили, я здесь одна, а жизнь… жизнь повсюду.

Черная куртка проигрывал. Верно, не рассчитав своих сил, он перетекал из одного состояния в другое — уже не здесь, совершенно в другом мире. Мрак, навалившийся на нас, окутал облаком, перенес куда-то в другое место. Словно я опять была во сне. А может быть и была?

Аюста пятилась, изредка из её маленьких ладошек вырывался стройный луч света, норовя попасть в моего нежданного спасителя. Не раз и не два ей это удавалось, а мужчина, казалось, даже не замечал этих комариных укусов. На лице малышки — слезы. Она боролась сама с собой, с нежеланием помогать своей повелительнице, и всё же подчинялась. Стоило Юме хоть раз её окрикнуть — и она обращалась в послушную куклу. Марионеткой, неестественно вытягивала руки, силясь сопротивляться чужой воле, в конце концов, сдаваясь.

Людей не было. Не было поезда, с искореженным вагоном. Откуда-то все одно тянуло дымом, потом, страхом — и полевыми цветами. И жизнью. Тонкие нити — радужные, становились то тоньше, то толще. Словно где-то там, за непроницаемой стеной мрака люди безудержно боролись за свой существование, за право встретить завтрашний рассвет. Имею ли я такое право? Ты — человечек, улыбался писатель. Наверно, имею.

Я осторожно и бережно взялась за первую нить, тут же ощутив слабость — чужую, не свою, далекую. Человек не просто валялся без сознания, он, кажется, умирал и не собирался этому противиться, угасал. Я не стала отбирать последние крохи, коснулась ту, что была толщиной с хорошую бечевку — и меня пронзило. Не желанием жить, карабкаться наверх, расталкивая всех, а энергией. Казалось, взмахни я рукой — и смогу разогнать мглу, заставить её забиться в истерике. Прятаться под кроватью и столами. Нет, так нельзя, нужно иначе.