Медведь бился в предсмертных конвульсиях, придавленная лошадь пускала кровавую пену и скребла по земле копытами, а воин, находящийся в самой середине этого капкана, смотрел на кружащего в небе журавля.

Всё ниже и ниже опускался небесный посланник, словно размышляя, поднимет ли он тяжелую Жирославову душу или нет. Миг — птица вскрикнула и улетела. Грусть, щемящая тоска разлились по сердцу. Недостоин — так звучал приговор небес. Жирослав закрыл глаза, горячие солёные слезы, смешавшись с кровью и грязью, жгли лицо.

Вдруг вокруг него снова всё пришло в движение. Медвежья туша поднялась, а его самого куда-то потащило.

Давид отнес парня и прислонил к дереву. Тот был — краше в гроб кладут, но вроде живой. Фросина девка безмолвно ревела, саму знахарку трясло мелкой дрожью. Хорошо, лучше так, чем корка спокойствия, а потом женская истерика. Двух коней потеряли. А вот это было очень плохо. Притом лошадь Жирослава с разодранным горлом лежала тут, на дороге, а вот конь отца Никона сбежал в слепом страхе неведомо куда. Сам старец держал тряпицу у разбитой головы и хромал. Остальные были в разной степени помятости, но целые.

— Да тут медвежата! — раздался удивленный возглас одного из дружинников, и Давид пошел смотреть на причину сегодняшних бед.

Неподалеку от лесной дороги нашлись два медвежонка-сосунка. Один из них застрял в расщелине между деревьев и не мог выбраться, а второй носился вокруг брата и кричал жалобно, обижено, по-детски.

— Одного отловить и на веревку. Второго освободить и тоже на привязь. Заберём обоих в Муром, есть в городе человек, что слово знает. Приручит. А здесь они всё равно помрут. Теперь ясно, что их мамка взбеленилась. Защищала! — Князю было жалко зверей. Всё же медведь — хозяин леса, и человеку стоит с уважением ходить по его земле. А тут не услышали, не заметили. И вот результат. Давид еще раз осмотрел место сражения и покачал головой. Снова о безопасном ночлеге можно забыть. А с ними две женщины, между прочим. И не в обозе. От души пнув гнилушку, он пошел смотреть место для стоянки.

Ефросинья постепенно пришла в себя. Вообще с каким-то отдалённым интересом она отметила, что происходящее вокруг с каждым разом воспринимается спокойнее и спокойнее. Если еще год назад просто мысль о езде верхом вызвала бы у неё приступ истерики, то сейчас вид проткнутой медвежьей туши совершенно никак не трогал. А порванный в клочья дружинник наводил лишь на одну мысль: надо подниматься и идти помогать отцу Никону. Встав сначала на четвереньки, а потом, кое-как поднявшись на ватные ноги, Фрося пошла в сторону Жирослава. Несмотря на лето и жару, её знобило, но это сейчас не важно — парню в разы хуже. Игумен уже срезал с дружинника свиту и окровавленную рубаху.

— Воды вскипятить сможешь? — спросил он, удостоверившись, что женщина не собирается падать в обморок от увиденного.

— Сейчас. И самогон принесу весь, что есть.

— Иголки еще возьми. Мои все вместе с лошадью сгинули.

Ефросинья принесла свою аптечку. Достала иглы и льняные нитки. Кинула всё в небольшую миску и залила спиртом. Потом нашла котелок и пошла искать место, где можно спуститься к реке. Ретка к тому моменту, всё еще не переставая всхлипывать, собирала хворост для костра.

Когда Ефросинья вернулась, в лагере уже разожгли огонь. Женщина водрузила котелок, разорвала на повязки и закинула в воду одну из своих рубашек.

«Почему в походе нет бинтов»? — возникла и пропала непрошеная мысль.

Жирослав сидел у дерева стиснув зубы, тонкая струйка пота текла со лба на левый висок. Отец Никон шил, согнув иглу полумесяцем. Правая часть лица и ухо парня напоминали лапшу. Как это можно собрать, да еще и без анестезии, Фрося не представляла.

— У меня есть сухое маковое молочко, — вспомнила она о сомнительной находке доставшейся от прежней хозяйки избушки.

Старец, не отрываясь от работы, отрицательно покачал головой.

— Нет, его можно давать только сильным духом воинам. А этому отроку оно принесет лишь вред. Лучше воды дай. Он кровь потерял, поэтому пить должен много.

Ефросинья достала свою кожаную флягу и напоила дружинника.

— Ты медведя видела? — спросил тем временем игумен.

Фрося невнятно угукнула. Видела, но не рассматривала.

— Значит, не видела, — жёстко констатировал старик. — Первым делом, когда человека рвёт зверь, нужно узнать, не бешеным ли было животное. — Мужчина резко замолчал, но потом, все же справившись с собой, осипшим голосом продолжил:

— Потому как если зверь бешеный, то шансов спасти человека почти нет.

Липкий холод заключил Фросю в свои объятья.

«Уж не терял ли ты так близких?» — свернулась на душе юркой змеёй мысль.

— У бешеного зверя из пасти течёт слюна и пена, глаза мутные, шерсть висит клочьями, — уже как ни в чем не бывало продолжил игумен. — Эта медведица была здорова. Защищала потомство. Но это совершенно не значит, что когти и пасть у нее чистые. Поэтому рану сначала надо прочистить. Водой или вот таким, как у тебя, «самогоном», потом — самое неприятное: нужно острым ножом вырезать края внутри. Они уже повреждены, и если зашить так, то будут гнить.