Данте выглядит несчастным. Не знаю, какое это имеет отношение к нашей беседе, но я говорю следующее:

— Ты почти взрослый, — указываю я. — Ты почти достиг совершеннолетия, чтобы идти на войну и биться за свою страну. Разве это не должно сделать тебя достаточно взрослым, чтобы планировать свою жизнь? Знаю, что не знакома с законами Кабреры, но ты волен принимать свои собственные решения, не так ли?

— Теоретически, — признаёт Данте. — Но на практике всё гораздо сложнее.

Я смотрю, как отражается свет от медовых прядей его волос и как сверкают его тёмно-синие глаза. Его рот сжат и напряжён, и я знаю, что он расстроен. И часть меня, глубоко внутри, хочет обнять его, чтобы ему стало лучше. Словно часть него, маленький мальчик внутри, сломался, и я просто хочу исправить это.

Но маленькая девочка внутри меня давно узнала, что от поцелуев не становится лучше.

— Жаль, что я не могу помочь тебе, — мягко говорю я. — Правда. Но это то, что можешь сделать только ты сам. Постоять за себя... это просто жизненный навык, которому ты должен научиться. Все мы должны научиться. Это часть взросления.

Он молча кивает, его глаза встречаются с моими.

— Я знаю, — наконец говорит он. — Но это было бы проще, если бы моя мама была жива. Я бы так не беспокоился о том, что могу расстроить отца. Я — всё, что у него есть. На мне тяжёлый груз ответственности. Он возлагает на меня столько надежд.

— Но подумай и о себе, — напоминаю ему я. — У тебя всего одна жизнь.

— Будет глупо, если я скажу, что думаю, что встретил тебя не случайно? — спрашивает Данте. — Окей. Это звучит глупо. Но я всё равно думаю, что это правда. Я пока не хочу отпускать тебя домой. Пожалуйста, будь стажёром у моего отца, и мы посмотрим, что будет. Я сделаю всё возможное, чтобы выяснить это.

— Всё, что тебе нужно, это быть честным с самим собой, — говорю ему я. — Это так просто. Ты прав. Я не знаю местную культуру. Но я знаю, что твой отец — хороший человек. Уверена. И знаю, как хороший человек, он хочет, чтобы его единственный сын был счастлив. Означает ли это быть с кем-то, кроме Элены, или не стать премьер-министром через двадцать лет, или даже если это означает, что ты хочешь работать на частной рыбацкой лодке.

Данте криво улыбается.

— Я пока не сошёл с ума, — говорит он. — Так что давай не будем перегибать палку.

— Окей. Итак, ты не хочешь стать рыбаком, — улыбаюсь я. — Но, если ты просто поговоришь с отцом, я уверена, он поймёт тебя.

— Может быть, — пожимает плечами Данте. — Но я должен подготовить его к этому разговору. Я не могу просто вывалить всё это на него.

— Справедливо, — соглашаюсь я. — Я полагаю, ты не можешь изменить многолетние традиции в одно мгновение. Но будь терпелив и, несмотря ни на что, оставайся верным себе. Если не ты, то кто?

Он смотрит на меня светлым и ясным взглядом и кивает.

— Ты права. И это отличное замечание. Всё гениальное — просто.

Мне вдруг кажется забавным, что я сижу здесь, в Старом Дворце, давая жизненные советы, когда моя собственная жизнь лежит в руинах. Я смеюсь, и Данте вопросительно смотрит на меня.

— Что?

И я рассказываю ему. Рассказываю ему всё о Бекке, моём дневнике и Квинне.

— Так, ты не такая сдержанная, как кажешься, — замечает он, когда я заканчиваю своё повествование. Он улыбается мне, и я чувствую себя хорошо, потому что это его первая настоящая улыбка за это утро. Моё сердце, кажется, забыло, что я была зла на него, потому что теперь я чувствую, что защищаю его.

Странно.

— Наверное, нет, — говорю я. — Но, справедливости ради, этот был мой личный дневник. Она не спрашивала разрешения войти в мою комнату, носить мою одежду или читать мой дневник.

Данте поднимает ладони.

— Эй, я ничего не говорил, — кричит он, когда я шлёпаю его по руке. — Я полностью с тобой согласен. Очевидно, что Бекка сама виновата в этой истории с твоей влюблённостью в Квинна. Не ты.

Я прищуриваю глаза и пристально смотрю на него.

— Я больше не влюблена в Квинна.

Он приподнимает свои золотистые брови.

— Нет?

Я качаю головой.

— Нет.

— Почему же?

Я долго и пристально смотрю на него, пытаясь решить, что сказать. Должна ли я быть откровенной, болезненно честной? Я всегда считала, что так будет лучше, поэтому киваю.

— Два слова.

Он ждёт.

— Данте. Гилиберти.

Я слышу, как он резко втягивает воздух, и улыбаюсь. Иногда, честность заставляет оживать, и поэтому очень стоит того.

— Я? — его голос звучит так удивлённо, будто он не знает, что он практически живой дышащий Адонис.

Я киваю.

— Ты.

Он снова изучает меня, и я борюсь с желанием поёрзать, ожидая его реакции.

После минуты убивающего-нервные-клетки молчания он, наконец, отвечает.

— Так ты примешь браслет?

Я киваю.

— Я могу поцеловать тебя?

Я киваю.

И он целует меня.

Глава 16

Мои родители сказали «да».

Впрочем, я не удивлена. Я знала, что они согласятся, если им лично позвонит Дмитрий. А он позвонил. И они сказали, что я могу остаться в Кабрере на всё лето, чтобы работать в Гилиберти Оливках. Дмитрий решил, что было бы лучше, если бы я начала свою стажировку в реальных оливковых рощах Гилиберти, чтобы узнать бизнес с нуля. Он говорит, что делает то же самое для всех своих важных сотрудников. Включая Данте. Этим летом Данте будет наблюдать за работой бригадира в рощах.