Шрифт:
– Выстрел слышали все соседи, скоро менты приедут. Если тебя заберут, Амина останется без матери лет на десять. Ты понимаешь, что я говорю?
Мать задыхалась от слез. Она обхватила голову руками и не могла сказать ни слова.
– Мама, никто не видел, кто стрелял, на улице были только мы. Поэтому скажем, что стрелял я. Поняла? Я скажу, что это я его застрелил. – Он схватил ружье и начал вытирать его полотенцем.
– Нет, сынок, ты что, – мать беспомощно хватала его за руки.
– Молчи! Приди в себя, мама! – Амир схватил ее за плечо и посмотрел в лицо. – Выбора у нас нет! Понимаешь ты? Нет!
Мать совсем ослабела и опустилась на пол.
Он надел широкую футболку матери, отдал ей свою, и, переведя дыхание, с ружьем в руках вышел во двор.
Лена сидела на земле, закрыв лицо руками. Она вздрагивала, сдавливая рыдания. Амина беспомощно обнимала сестру. Лена подняла голову и обернулась: в темноте нарастал вой сирены.
– Едут.
Амир обессиленно сел рядом с ними.
– Обе смотрите на меня и запоминайте, что я говорю.
Глава II
За окном покачивались верхушки деревьев, осыпанные молодой зеленью, а над ними громоздились ряды серых панельных домов. Сотни, а может, и тысячи окон – бетонных клеток с пойманными жизнями. Кому-нибудь там нужна эта правда?
Дома равнодушно молчали. Чуть слышно отзывалась надежда. Амина со вздохом отвернулась от окна и застучала по клавиатуре. Она и сама не смогла бы ответить, для кого пишет, но точно знала, почему делает это. Она должна вернуть ему хоть каплю неизмеримой утраты. И еще, наверное, попытаться простить саму себя.
В замке скрипнул ключ и дверь открылась.
– Ты дома? – крикнул Саша из прихожей.
– Да, – отозвалась Амина. В лице затеплилась улыбка, смягчив угловатые черты.
Саша вошел в кухню с пакетом, поцеловал Амину и направился к холодильнику.
– Как тренировка? – Амина с нежностью смотрела на него, пока он раскладывал по полкам продукты.
– Нормально. А ты чем занимаешься? – Он бросил взгляд на экран.
– Да так. Писала кое-что, – Амина захлопнула ноутбук.
Саша притянул ее к себе и обнял.
– Еще не обедала?
– Нет. Тебя ждала.
Пока Саша переодевался, Амина накрывала на стол. Стоило ей остаться одной, и опять подступила мучительная душащая тоска.
Уже два года она жила как бы наполовину. Даже первые яркие чувства снова и снова заслоняла тень. Тогда ей казалось, что у нее нет права жить и радоваться жизни. Весь мир тускнел и превращался в плоскую, шаткую декорацию, из-за которой отчетливо проступали обломки реальности.
Ее книга поглотила бы и скорбь, и чувство вины – Амина изливала на бумагу все и была готова сама броситься следом, но боль не утихала.
Саша еще не знал о книге. Он искренне сочувствовал, оберегал, избегал разговоров об Амире, но сопереживать прошлому легче, чем принимать настоящее, поэтому Амина колебалась и спрашивала себя: что станет с их миром, и что останется от них самих, если с новой силой вспыхнет так долго тлевшая внутри нее злоба?
Саша с аппетитом ел, а Амина всматривалась в его добродушное лицо, в любящие глаза. Он не мог не понять.
– Саш, я решила написать о брате.
– Что написать?
– Правду.
Он отодвинул тарелку и какое-то время смотрел на Амину задумчиво, пока в ее неожиданном признании постепенно проступал смысл.
– Даже не знаю, что сказать… – Он опустил глаза. – А ты хорошо подумала?
– Я думала очень долго. Конечно, это тяжело, но я должна разобраться во всем. Иначе буду мучиться всю жизнь.
Саша молчал. Амина продолжила.
– Невозможно спокойно жить, когда с самым близким твоим человеком случилось такое. Я не знаю, как это принять, я, наверное, так не умею. И боль сама не пройдет. Я должна хотя бы память о нем отмыть от этой грязи. Он не был таким, как о нем писали и врали в новостях. Ты мне веришь?
– Конечно. Я всегда тебе верил. Просто мне казалось, что ты с этим справилась.
– Я пыталась.
Немного помолчав, Саша спросил:
– А что это будет? Книга?
– Надеюсь, да.
– Много уже написала?
– Пока только наброски. Столько всего в душе, а вытащить из себя не можешь. Все это бездонное горе исчерпывается в нескольких словах. Но даже не в этом дело. Писать нужно о нем, а не обо мне, но я ничего не знаю о его жизни там. Как это началось? Что он чувствовал? Он ничего не рассказывал, а мы и не догадывались.