…Одного жеребца с этого завода передали в аренду американцам. Когда его сажали в самолет, из глаз у коня потекли слезы.

…Арабский конь не бросает всадника на войне. Зубами, но вытащит раненного с поля боя.

…Черные арабские кони сейчас очень редки. Раньше их рождение считалось дурной приметой. Следовало жеребенка убить, выпустить из него всю кровь и закопать, чтобы никто не узнал. И гены исчезли. Теперь, когда рождается черный жеребенок — даже ночью сбегаются все зооотехники и конюхи завода, и радуются.

…Иппотерапия… Разве женщина, которую посадили на арабского коня, помнит о камнях в почках? Нет, она чувствует себя английской королевой.

Саша сама мечтала на лошади хоть посидеть, но… В городской парк по выходным приводили лошадок, однако катались на них только малыши. Стыдно ей было вставать в эту ребячью очередь. С разрешения девочек, ведающих прокатом, Саша могла только угостить коней яблоками или хлебом.

Ее волновал тот особый запах, который приносили с собой лошади. Жесткие гривы, длинные рыжие ресницы, внимательные глаза, помахивание длинных хвостов. И звук копыт летом по асфальтовым дорожкам — как сухие выстрелы.

**

Автобус свернул с трассы М-5 на узкую асфальтовую дорогу, окаймленную длинным рядом молодых березок. Вдали, посреди ровного поля неожиданно стали подниматься невысокие горы. Село Заовражное и устроилось меж этих гор. Видно, что и раньше оно было крепким. Дома, которым не меньше тридцати-сорока лет, просторные, добротные фасад — не меньше, чем в три окна. Где-то резьба под крышей вьется, наличники, палисадники, голубятни… Ну, и своя «Рублевка» конечно. Автобус проехал по улице, где возвышались только особняки из красного кирпича, теснясь, наползая друг на друга. Глухие заборы, камеры видеонаблюдения. Хотя хозяева не живут здесь постоянно, это — явно дачи. За одним из заборов залаяла собака. Саша подумала, как скучно ей весь день сидеть за глухой стеной и озаботилась — кто ее кормит. Сторож, наверное.

Они вышли на сельской площади — маленькой, круглой, уютной. Стоял здесь памятник тем заовражцам, что погибли в Великую Отечественную — солдат с автоматом. В одноэтажном здании — сельсовет и почта. Площадь была на возвышении, и открывался вид на горы, речку, блестевшую вдали, на крыши домов, утопавших в садах.

Мама звонила по телефону.

— Сейчас за нами приедут, — сказала она.

Минут пять спустя, из-за поворота показался фаэтон, в который был запряжен могучий бело-рыжий конь. Рядом бежал черный пес. Это была такая веселая, лубочная, яркая картинка, что Саша засмеялась.

— День добрый, садитесь, — приветствовал их мужчина лет пятидесяти, правивший лощадью.

— А ему не тяжело будет? — забеспокоилась Саша о коне.

— Да что вы, — усмехнулся мужчина, — Тут метров триста, Дарьялу ж разминаться надо…

Конный клуб находился на окраине села — дальше поле и лес. В леваде — отгороженном загоне — бродили лошади — рыжие, белые, гнедые. Саша почувствовала себя как человек, всю жизнь просидевший на хлебе и воде, которого посадили вдруг за празднично накрытый стол. К лошадям можно было подойти, их можно было гладить. Заметив ее, они любопытно устремились навстречу, рассчитывая и на лакомство и на ласку. У нее с собой был целый пакет морковки и яблок. Она протягивала их на раскрытых ладонях, и лошади тянулись мордами, отталкивали друг друга.

Ира оказалась невысокой, крепенький, черноволосой. Она понимающе усмехнулась, увидев, что Саша не замечает ничего, кроме лошадок.

Ира с Ольгой Сергеевной отошли к конюшне — длинному кирпичному зданию, сели на лавочку, мама достала диктофон.

Саша все гладила коней, перебирала челки на лбах, вглядывалась в большие выпуклые глаза, в которым отражался целый мир. Какая силища чувствуется в том, как лошади встряхивают головой, переступают.

У одного из коней глаза были голубые. Ира подошла

— Это башкирец. Лимон его зовут. Я всех лошадок в Башкирии покупала. Там у дядьки у этого, у владельца — такие табуны… Тысячи голов, наверное. Я столько лошадей никогда вообще не видела. И он продал мне коней совсем, совсем дешево. Только они были еще необъезженные. Постепенно заездили мы всех. Только вот та кобылка осталась, видишь, в стороне привязана. Она никого к себе почти не подпускает. Жеребенка ждет. Пошли чай пить, — позвала Ира.

В конюшне отгорожена была маленькая комнатка. Большую часть ее занимала печка. Живое тепло, от которого согреваешься вмиг, и начинают гореть щеки.

Всего-то и помещалось в комнате, что диван, на котором по ночам спал дежурный конюх, дощатый стол, и две лавочки вокруг него. Чайник уже вскипел. Ира нарезала пышные пироги. С творогом, с капустой.

— Вы по образованию лошадница? — спрашивала Саша.

— Вот еще! — Ира засмеялась, — Я по образованию — инженер-речник. А потом села на лошадь и пропала. По Алтаю группы водила. У меня даже маленькие детки довольно сложные маршруты проходили, потому что я каждого пасла. «Леночка, наклони голову — ветка…» Все у меня в шлемах, все в сапожках. А потом мужа перевели сюда, и я заскучала. Говорю: «Ты обещал мне лошадей и горы — гони». Ну и сама не плошала. Взяла грант. Сейчас маршруты разрабатываю. Здесь ведь такие края интересные — Стеньки Разина история. Вот потеплеет еще немного, и начну группы водить.