— А я буду привозить к тебе своих мальчишек.

Она посмотрела на него.

— Ребят из военно-спортивного клуба, — пояснил он.

— Знаешь, — медленно сказала она, — Здесь поблизости есть такое местечко «Русская слобода» называется. Мы ездили. Что-то типа старинного городка по-над Волгой. Все, кто на экскурсию приезжает — в восторге. Там тоже мальчишки — в русских рубах, пояса, лапти…Их старший для развлечения приезжих устраивает бои. И я видела, как один мальчик ударил другого очень больно. Тот не мог скрыть слез — ребенок же. А старший незаметно дал ему подзатыльник — мол, кланяйся гостям, это же представление, тобой должны быть довольны. А я до сих пор не могу забыть этих его слез и закушенной губы. Я сидела близко. Все видела.

Дмитрий сдерживал улыбку — мол, мы не из таких. Позже она узнала, что мальчишки липнут к нему как к старшему брату. И куда он их только не водил — и в пещеры, и по Волге в кругосветку, и к морю они ездили вместе. Возле него собирались такие ребята, до которых у родителей не доходили руки. И они начинали считать родным — Дмитрия.

**

Голубое платье на груди было заткано блестящими стразами. Саша стояла перед зеркалом и пытливо смотрела на себя. Взрослая, совсем взрослая. Волосы уложено высоко — маленькой ростом Саше это кстати. И туфельки на каблуках. Но главное не наряд. Взгляд стал взрослым — испытующим с легким вызовом жизни. Ну, мол, давай, проверь меня на прочность. Я тоже кое-что уже умею.

Тамара Михайловна волновалась. Казалось, она сейчас заплачет как Лилечка. Но нет — их связь была глубже. Она не порвется. Ребята и после выпуска будут к ней приходить.

На площади стояли все классы, и она увидела мальчишек и девчонок из своей прошлой школы. Директор — мужиковатая женщина средних лет. Не скажешь сразу — дяденька или тетенька. Густые брови, короткая стрижка. «Они для меня теперь совсем чужие», — подумала Саша.

Взлетели в воздух разноцветные шарики. Вальс, вальс. Саша прижалась к Захару, из-за роста получилось не голову на плечо положить, а лицом к груди, к рубашке прильнуть. Он был без пиджака. Мать, конечно, не сподобилась на костюм сыну. Но так лучше, Саша ощущала его тепло. Это было прощание.

Под елкой стоял высокий светловолосый мужчина, и слегка улыбался, глядя на них. Саша прижалась к Захару, как к своему детству, а сердце билось: «Защити меня от него, потому что я сейчас пойду к нему. Пойду к своей взрослой жизни» И тут Захара перехватила Анеля, а Саша цок-цок с каблуками, пошла поздороваться.

Дмитрий не окликал ее, старался не привлекать внимание. Наверное, он умел танцевать, но не приглашал ее, сейчас она должна была быть со своими. В последний раз.

— Во сколько заканчивается вечер? — спросил он, — Я встречу.

.

Уже вроде кончилось все — экзамены, выпускной… уже сбегали друг к другу — проститься напоследок те, кто уезжал. И все же, когда Васе пришла в голову мысль: «А давайте еще все вместе на берегу посидим» — они откликнулись так торопливо и дружно, будто в этом было призрачное спасение от готовящейся разлуки.

У них было свое местечко на берегу Волги. Надо было доехать на «четверке» до конечной остановки, спуститься к дебаркадеру, но не поворачивать на городской пляж, а идти в другую сторону. Горы спускались к Волге, полоска берега была тут совсем узкой, каменистой, идти неудобно. Но минут через десять открывалась небольшая, тоже каменистая площадка. Здесь лежало поваленное дерево, старое, отполированное до шелковой мягкости. Теперь они сидели тут — вшестером, как всегда, и жарили мясо на решетке.

Анеля очень волновалась, и руководила процессом. Все было ее — решетка для барбекю, пластиковое ведерко, и мясо, на которое скинулись ребята, она накануне мариновала.

Жарил Коля Игнатенко. Саша смотрела на него со стороны, и думала, что он, наверняка бы понравился ее маме. Такой гарный украинский хлопец — плечистый, широкобровый.

Вася «накрывал на стол» — выложил на принесенную клеенку зеленый лук, завернутые в салфетку бутерброды, поставил бутылку с кетчупом. Таня достала из сумочки коробку конфет и бутылку коньяка.

— Папе подарили несколько таких. Он сказал — плохой коньяк, надо избавляться от него. А я поняла, что он шутит. Я обычно крепкого ничего пить не могу. А тут глотнешь, и он как будто сам прыгает в горло, — щебетала она.

— Ну, давай разольем твоего прыгучего, — Захар открутил пробку, — Колян, готово у тебя?

Коля кивнул, выложил на тарелку дымящиеся куски мяса.

Ребята держали в руках пластиковые стаканчики, которые предназначались вообще-то для минералки, а сейчас в них плескался коньяк.

Захар прищурил глаза, и была в них странная удовлетворенность. Такой славный день — солнце, мелкие волны набегают и ложатся у ног. И бутылка дорогого коньяка… Сейчас поплывет все, станет немного нереальным, простым и добрым.

Саша смотрела на него и понимала, что сейчас он весь в себе, погружен в себя, и что ему — в глубине души — ничуть не жалко уезжать.

— Тост, — сказала она, и качнула свой стаканчик.

— Тихо, — Анеля пихнула в бок хихикающего над чем-то Васю.

— Знаете, — сказала Саша, — Вот мы… кто-то из нас значит друг для друга больше, кто-то меньше… Одни будет жить бок о бок, а другие встретятся через двадцать лет. Но больше никто и никогда не будет помнить нас такими, какие мы есть сейчас…И когда бы мы ни встретились, мы будем друг для друга, как будто нам по восемнадцать лет. Мы — это вечность. За нас!