Того, что они натворили с лихвой хватало бы, что бы тут и сейчас с железом и кровью вырвать из нее истину. Правду — кто, откуда и по чьему наущению.

И от отца Домиция ждут, что он в очередной раз покажет, как умеет искать и находить истину, вскрывая нагноения лжи и недомолвок.

Одна беда — отец Домиция тоже бывает милосердным. И категорически не желает губить еще одну человеческую жизнь там, где в том нет нужды. А для этого нужна сущая мелочь — девочка должна рассказать все, сама, и без серьезного принуждения.

Привычным движением протягиваю вперед руки, и после краткой Молитвы «Отче наш, спасибо за руки тобою мне даденные, и за труд их благословивший», начинаю скучным тоном задавать ритуальные вопросы: — Веруешь ли ты в Господа нашего и блага им ниспосылаемые?

— Веришь ли ты в силу творца, и могущество, даренное тебе Господом нашим?

— Можешь ли ты сотворить сама то, что лежит на моем столе?

— Знаешь ли, того, кто дал тебе это или подобное этому?

А на столе, в разобранном виде лежит оружие древних — трехлинейка «Мосинка» и россыпь патронов.

Обычный ответ — Да, Да, Нет, Нет.

Зря это она. Одно маленькое «Да» на последний вопрос сохранило бы для отца Домиция пару лишних дней, да и ночей, жизни…

А в углу скрипит перо. И один из служек настоятеля, пришедший вместе с Савусом и Саввой, без особого усердия записывает ответы той, что сейчас обнажена и привязана к столу.

Тяжело вздыхаю — впереди долгая и тяжелая ночь.

„Человек — есть творец! И в этом он равен Богу! Ни ангел, ни демон не могут творить, и создавать новое. Они лишь могут брать то, что уже создано до них. И в этом их ущербность. Лишь Бог и человек способны творить, ибо в человеке живет часть Творца.

Но ущербен и проклят тот, кто пользуется не созданным своими руками, не руками ближнего своего, а вещами древними, кои, ни он, ни кто-либо другой, сами создать сами не могут.

Помните! Господа нашего Иисуса Христа не повесили, не отрубили голову, не посадили на кол, не утопили! Враг рода человеческого имя, которому Диавол через слуг своих предал его смерти иным способом.

Как?! Правильно! Он распял его! Он прибил его руки к кресту. Его руки! Руки творца! Руки плотника и лекаря!

Вспомните, что когда наступил день Великой Кары, когда греховные вещи начали источать гнусь и смрад, и отказались слушаться людей — как разделил Всеблагой свою паству?

Правильно! На праведников что отринули немногие уцелевшие проклятые вещи и ныне живут плодами рук своих, как заповедовал Господь. И на грешников, что и сейчас продолжают цепляться за остатки дьявольского искушения — за машины, которые они сами создать не могут, но происками дьявола все еще работают…”

Из послания пророка Яна к людям Восточных равнин, Книга Пророков, Часть 1-я.

Настоящее. «Первый допрос. Продолжение» 4 марта 55 года Эры Пришествия

Наверное, уже скоро утро. Нет, дневной свет сюда не пробивается, но свечи, — но свечи говорят о том, сколько прошло времени.

О стеарине и парафине знают теперь лишь немногие, пчелиной же воск очень дорог, а потому простым труженикам Ордена полагаются свечи из говяжьего жира. Я хоть и необычный, как в прямом, так и в переносном смысле, но быть белой вороной без нужды на то — не следует. Скромность — есть высший венец брата Ордена.

Савус и Савва давно ушли — у них еще работа, менее интеллектуальная, но более тяжелая. Ангела, хоть и крепкая девочка, а все же впала в забытье. Ну а у меня бессонница. Не могу ни спать, и есть.

Пытка водой и смехом — это все, что она сегодня ночью перенесла. Впрочем, и это немало. Но наша гостья не только молода и красива, но и вынослива, а брат Савус далеко не такой лютый зверь, каким пытается казаться.

Снова смотрю в темноту — Инночка, ее двоюродный брат и Володя, — они снова тут, и смотрят на меня. Что ж, снова про себя повторяю: Я не хотел Вас убивать, но к этому меня вынудили или вы, или обстоятельства, и вы это знаете. Они молчат — они знают.

За последний час я несколько раз подходил к девочке и гладил ее по голове своей сухой и потрескавшейся рукой, мысленно продолжая свои движения вдоль ее спины и ниже. Жаль, что только мысленно, — из образа мне сейчас выходить никак нельзя.

А девочка чертовски хороша, и мне ее искренне жаль. Но кроме ее вкусной попки и дивных бедер, есть еще и шесть свежих холмиков у стены. А, судя по состоянию раненных, будет семь или восемь. Это, не считая умирающего брата Томаша, которого мне еще исповедовать. Да, отцу Домицию хочется быть милосердным. Хочется. А нельзя. Пока нельзя.