Резко оборачиваюсь, всматриваясь в темноту зала. И снова вижу гостей из прошлого.

Я их не боюсь, и они это знают. Но не уходят и продолжают смотреть. Без выражения и осуждения. Они мои жертвы, а я их убийца. Мы принадлежим друг другу.

Сейчас, понимая что такое жизнь и смерть, как дорог последний глоток воды, и каково это — убивать человека, тогдашняя моя жизнь мне кажется мышиной возней…Но это сейчас! — А тогда?! Тогда в далеком 2018-м году молодой банковский клерк думал, что он умнее всех остальных, и прокрутил несложную схему по обману своего работодателя. Укусил руку кормящего.

Тот молодой человек не глуп, но точно, что самоуверен. И он, почему то не допускал, что его начальница, оторвавшись от текучки, однажды, субботним вечером выйдет на работу. И все для того что бы поднять все закрытые дела должников, и выяснить, что примерно каждое 20-е дело является липовым, и с высокой остепеню вероятности — этих клиентов не существует в природе. А вернее есть один Клиент, и это ее непосредственный подчиненный.

Наверное, если бы Инна Самуиловна Семчук, которую мы звали по-простому — Инночка, лучше понимала, что именно она хочет от меня, все могло бы обойтись. Но похоже, что она сама не знала что делать — то ли сдать меня в СБ, то ли заставить поделиться, то ли держать всю мою оставшуюся жизнь на крючке. Это была ее, не моя, а именно что ее ошибка! Это она была виновата в том, что я поступил так, а не иначе!! Я почти убедил себя в этом, но, похоже, что не ее, — последние несколько лет она является все чаще и чаще. А ранней весной и поздней осенью почти каждый день, да и ночь тоже.

Ее двоюродного брата я почти не вижу, а вот Володя стоит рядом с ней, и почему то держит ее за руку. Странно, они же вообще при жизни не были знакомы. Значит, мои видения начали жить своей жизнью, а это не есть хорошо. Но пусть уж мои лучше призрачные гости являются, женятся, трахаются, пусть хоть поубивают друг друга, оживут и снова поубивают. Пусть только молчат, как и раньше молчали. Мне дорога эта тишина.

Ангела продолжает упорно притворяться потерявшей сознание, и я пользуюсь этим, по отчески гладя ее голову, и, к моему глубокому сожалению, только голову. Я сейчас в образе, сейчас я тот, кого называют добрым следователем. Только вот процедура немного изменена — рядом с Савусом и Саввой — я злой, а наедине с ней — добрый.

Мы могли бы форсировать события и каленным железом выдавить из нее нужные сведения в первый же час, как сделали это со старухой. Но это не тот случай. Любой дознаватель Ордена знает, что прямая грубая пытка максимально эффективна именно в том случае, если есть возможность тут же проверить правдивость показаний. Например, куда перепрятаны найденные артефакты или где зарыто тело убитого полу-брата Ордена.

Когда кто-то говорит, что перенес дознание брата Домиция, ничего не сказав, — не верьте ему. Он или врет, или его спрашивали не о том, что он скрывал. Любой начинает говорить на третьи сутки или умирает, но это было на моей памяти лишь один раз, и не по вине брата. Просто тогда у негодяя не выдержало сердце, и он смог ловким образом избежать удавки.

Но вся беда в том, что слова Ангелы должны прозвучать добровольно и искренне.

А еще, вот ведь сущая ерунда, ее добровольная, идущая от самого сердца исповедь и слова покаяния должны совпасть с тем, что мы, в первые же часы дознания, огнем и железом выдавили из ее бабки.

Тогда ей поверят. И тогда она будет жить.

В следующий раз я вижу Ангелу дня через два. Все как и при первом нашем знакомстве: сначала язычок Зита, а потом водные процедуры…и я, зачитывающий ей вопросы.

Ангела уже не молчит, — она начинает ругаться, умолять, просить. И это хорошо, значит, скоро она начнет лгать, и главное тут уловить границу, сработав на упреждение.

Даю Савусу знак к прекращению дознания, и двое моих помощников удаляются.

А мой ангелочек снова на столе, привязанный и обнаженный, но уже в сознании.

Укрываю ее шерстяным одеялом, подкладываю под голову свой плащ, сложенный в несколько раз, — и все по-отечески, с заботой и кряхтением, затем ухожу в свой угол…. и начинаю писать.

Спустя примерно минут 10–15 чувствую на себе ее взгляд. Удивленный? Нет, скорее заинтригованный.

Пора! Начинаю говорить, делая между фразами паузу примерно в минуту.

Допрос должен идти еще два часа. У тебя есть время поспать.

Она молчит.

Завтра я передаю тебя в руки отца Янека, ты его уже знаешь. Очень честный и очень жесткий человек.

Она молчит.

Ты будешь считаться уже не заблудшей, а нераскаявшейся. Дознания без ущерба для плоти больше не будет. Особо упорствующих ждет огонь и железо.

Она молчит.

Пытки щекоткой и водой — пытками как таковыми не считаются, ибо они, при правильной дозировке, не вредны для плоти. Следовательно, все, что ты скажешь в первые два дня считаются добровольным признанием, почти, что исповедью под давлением…А то, что из тебя Янек вырвет завтра — уже нет.

Мы оба замолкаем, — я пишу, а девочка начинает о чем-то думать. Пытаюсь на полях гроссбуха нарисовать ее — и нервы что бы унять, и со стороны имею вид углубленного в себя святошу. С бюстом у меня вроде как вроде все в порядке, а вот попка не получается, хоть ты тресни.