С тем их и выпроводил.

Однако мула задержался.

— Что-то еще? — вполне дружелюбно поинтересовался Андрей.

— Ты действительно не враг мусульманам?

— Если Бог един, то какая разница кто и как ему поклоняется?

— Но Пророк…

— Бог Всемогущ? — перебил его Андрей.

— Всемогущ.

— Значит, если бы он пожелал, чтобы все ему поклонялись как-то конкретно, то он донес до каждого это. Не так ли? Или ты думаешь, что ему не хватило бы для этого могущества?

— …

— А значит, что?

— Что?

— Ему плевать кто и как ему поклоняется. Вполне достаточно, чтобы каждый верующий старался быть хорошим человек и при этом по возможности не убивал себе подобных. Все остальное — досужая болтовня. Молитвы, питание, приседания… да ему наплевать. Просто плевать. Иначе бы он давно вмешался, устранив весь этот бред и навел единый порядок поклонения. Но нет. А все потому, что Он смотрит на нас как на дикарей в перьях. Только пот занавеской утирать успевает.

— Почему? — как-то на автомате спросил мула.

— Потому что весело ему. Ржет. Потеет. Но так как у людей свобода слова, он им слова поперек не говорит. Ибо мы сами кузнецы своего счастья и своих проблем.

Мула не стал ему ничего говорить.

Просто кивнул и удалился.

Андрей же вернулся к подготовке предстоящего шоу…

***

— Опять ты мрачный. Что-то случилось? — спросила Царица, входя в покои супруга.

Тот махнул рукой, и служка исчез, оставив их наедине.

— Вчера приехали выборные от смоленского полка.

— Смоленск же в осаде. — удивилась она. — И полк в осадном сидении весь.

— Вот то-то и оно, что в осаде. А выборных пропустили.

— И что они хотят?

— Привезли челобитную. Простят оградить их от реформ воинских, дабы не лишать их честной службы и не приписывать к служилым по прибору людишкам.

— Прямо в челобитной так и пишут?

— Так и пишут.

— Если согласишься, то признаешь понижение честности для всех полков. И все разом такие же челобитные пришлют? И всей реформе воинской конец?

— Именно. А откажусь — город сдадут песьи дети.

— Так уж и сдадут?

— Думаешь ляхи да литвины их просто так пропустили? Явно по уговору сошлись. Мне сказывали, что осада там такая — больше для вида. Никто по крепости не палит. Мин не подводит. Просто войско стоит подле города и все. Даже не препятствуя подвозу в Смоленск еды.

— Мерзавцы… — процедила Анастасия.

— Им явно кто-то болтает дурное. И уже давно.

— И что делать думаешь?

— Не знаю, — покачал головой Иоанн Васильевич.

— А это правда, что Сильвестр предложил Андрея соправителем твоим назначить?

— Слышала значит? — нахмурился Царь.

— Слышала. И не я одна.

— Кто еще?

— Я-то ваш разговор подслушала, — на голубом глазу выдала жена. — Что смотришь? Мимо проходила, вот и прислушалась. И, видно, не я одна. Уж больно громко вы говорили. Так что шепотки по палатам уже ходят.

— Глупость это.

— Не такая и глупость, — заметила Анастасия. — У Андрея авторитет в войске невероятный. Ему такие челобитные эти твари не посмеют писать. Знают, как он расправился с дураками твердолобыми в Туле.

— И со мной также расправиться.

— У него есть дочь, у тебя есть сын. Они пока малы, но даст Бог — выживут. Если их поженить, то какой ему смысл с тобой бодаться? Патриарх верно сказывал — отдать ему в управления юга. Пусть там татар да турка гоняет. При его прыти — не ровен час и Иерусалим освободит. А в случае чего — тебе опора и поддержка. Пока он жив и в силе — никакой полк бучу устраивать не рискнет. Ибо не токмо против тебя, но и против него выйдет. А с теми, кто смуту поднимать удумает он уже показал, как поступает. Ничего их не спасет, ни кровь благородная, ни заслуги былые. Всех под нож.

— Кровь… — покачал головой Иоанн Васильевич. — Сколько же крови Рюриковичей пролил этот окаянный в тот день!

— Он пролил кровь тех, кто хотел и тебя, и меня убить. Али запамятовал?

— Взял бы в полон. Судили бы потом. Да в монастырь на строгое послушание, чтобы Всевышний сам прибрал. Но резать то зачем Рюриковичей? Да еще столько! Всех… ох Боже… Я их до сих пор вспоминаю. Каждого.

— Чтобы все поняли — пощады не жди, коли бунт супротив тебя поднял. — холодно и жестко произнесла супруга. — И меня от стрелы оборонил, прикрыв своим телом.