Шрифт:
Сайрус поморщился.
— Я не кровожаден, — ответил он. — Мне не нужно, чтобы жертва мучилась и страдала.
— А! — протянул хитрый нечестивец. — Вы хотите подарить ей милосердный покой!
— Да, — нехотя согласился Сайрус, терпя неспешные стежки, которые выписывала на его спине иголка нечестивца. — Что-то вроде того. Мне нужен такой яд, чтоб действовал быстро, и без этих ваших изуверских штучек. Раз — и все. Я оплачу тебе самый дорогой и самый лучший, лишь бы он был надежен.
— Ты уверен, Пустотник, — с деланным сомнением в голосе произнес нечестивец, делая последние стежки, — что тебе нужен этот яд?..
— Я уверен, — прорычал Пустотник нетерпеливо. — Так ты мне назовешь цену?
— Когда вас станут пытать, — с печалью в голосе произнес нечестивец, — не забудьте сказать, что я вас отговаривал от этой покупки!
— Оставь при себе свои нравоучения! Итак, цену назови!
— Три медных гроша за крысу, один — за клетку, четыре серебряных за работу, и золотой — за яд, мой коварный господин, — скороговоркой произнес нечестивец, ладонью смахивая выступившую на спине Пустотника сукровицу. Там, где раньше был паук, теперь красовался свежепришитый рисунок беснующейся крысы. — Крысу с собой забирайте. Дня три придется потерпеть, чтоб ее тень хорошенько приросла, а потом можно будет убить ее…
— Яд давай, — грубо ответил Сайрус, натягивая рубашку.
Нечестивец долго скреб в затылке, будто не решаясь передать в руки Пустотника отраву. Затем так же долго гремел склянками в дальнем углу, и, наконец, вынес красивый бутылек, выточенный из очень прозрачного стекла, со светло-зеленой жидкостью. От плотно притертой крышки пахло тонко и очень знакомо, но нечестивец остановил Пустотника, пытавшегося принюхаться к бутыльку.
— Свежие дыни, — подсказал он, внимательно глядя в глаза Пустотнику. — Так пахнут свежие дыни, если их разрезать. Но нюхать это тоже нельзя, понимаешь? Во, в тряпицу оберни. И не порлей ненароком.
— Уж разберусь как-нибудь, — грубо ответил Пустотник, пряча яд в карман и бросая деньги на стол. — провались в ад, старый колдун!
— И тебе не хворать, Пустотник, — склабился нечестивец, когда дверь за Сайрусом закрылась. Он потирал ладошки, радуясь удачной сделке. — Ты ж хотел самое сильное и дорогое зелье? Ты его и получил, хе-хе-хе-хе…
Глава 19
Нову снова выкупали, нарядили в яркие одежды — белоснежное шелковое нижнее платье и яркое алое верхнее, расшитое цветами и птицами, — уложили ее волосы, закрепив их золотыми шпильками. Синюю ленту, подаренную Короналем, никто не посмел тронуть. На фоне алых, пылающих одежд Новы синяя лента выделялась, и было похоже, что ею девушка была помечена, выделена из всего гарема.
Однако Корональ не спешил наведаться в гарем снова, и Нова зря прождала его целый день. Говорили, что поиски нечестивцев все еще продолжались, но это отчего-то казалось Нове неправдой. На глаза ее то и дело набегали слезы, время, казалось, тянулось бесконечно, и Нова не понимала, отчего долгая разлука с Короналем делает ее такой несчастной.
«После того, что он устроил вчера, — пытаясь самой себе казаться сердитой, думала Нова, чувствуя, как сладко замирает ее сердце и как сами собой сжимаются ноги, когда в животе ее начиналась сладкая пульсация, — мне на него надо бы сердиться. Да, так; он делал ужасные вещи. Развратные и бессовестные».
Но от одного воспоминания о текущем по ее телу воске, о жадных губах, повторяющих огненные реки, разлившиеся по ее коже, у Новы ноги начинали дрожать и подламываться, как у загнанного жеребенка. И тогда девушка не могла стоять прямо; прогуливаясь по гарему, она вынуждена была спешно присаживаться на бортик фонтана с золотыми рыбками или опираться о широкие подоконники, чтоб не упасть.
Прислужницы, следующие по пятым за новой госпожой, тревожились и спрашивали, не заболела ли она часом, не знобит ли ее, н одолела ли ее слабость.
— Все хорошо, — отвечала Нова, отстраняя рукой обеспокоенную свиту. — Душно немного…
Прибежал маленький пажонок с опахалом из павлиньих перьев, но девушке лучше не стало, и она решительно направилась в розарий. Розы Нова любила, и когда-то давно, еще будучи принцессой, сама с удовольствием их высаживала и подрезала. Но сегодня и цветы не радовали ее. Она бесцельно бродила меж кустов, машинально обрывая лепестки у сорванной розы, но мысли о Коронале не шли у нее из головы.
Он смутил ее покой, сумел заставить ее думать о нем еще и еще, переживать снова и снова каждую минуту их встречи, и Нова просто таяла от воспоминаний. В своем воображении она расписала Короналя самыми яркими красками, в подробностях вспомнила едва ли не каждую ресницу над синими глубокими глазами, и, совсем сомлев, опустилась прямо на землю, тяжело дыша.
— Боги, — чуть не плача прошептала девушка, — если это любовь, то избавьте меня от нее! За что же такие мучения?!
Но вместе с этими мольбами с ее губ срывались томные вздохи, девушка вся пылала, изнемогая от неведомого ей ранее томления. Если бы ей было к кому обратиться за советом, ей бы объяснили, что это всего лишь просыпается в ее невинном сердце страсть и желание, но Нова этого не знала. И невозможность сию секунду увидеть предмет ее воздыхания, прикоснуться к нему и снова увидеть, нет — почувствовать страсть и желание молодого Короналя лишали девушку сил. Вся дрожа, словно в ознобе, Нова, страдая, едва ли не прилегла под розовый куст, готовая принять еще порцию сладких мук, как вдруг из листьев послышался осторожный шепот.