— Боги, Илле, это попросту смешно. Этот город — одно из безопаснейших мест Предела. Герцог Нолан так ратует за порядок, что по центру города можно на спор прохаживаться с развязанным кошелём, и не найдётся воришки стянуть его. Все или упрятаны в хетанские тюрьмы или достаточно устрашены. В храме того спокойней, хотя куда уж... А обратно я буду добираться в паланкине Ниери, в сопровождении полутора дюжины вооружённых до зубов Треевых ребят... и, поверьте, хотя бы по дороге туда мне бы хотелось обойтись без охраны... К тому же сомневаюсь, что вы рьяный почитатель Многоликой.

— Нет, — коротко ответил ведьмак, потому что Диана ждала ответа.

— Как, признаться, и я, — вздохнула герцогиня и тотчас улыбнулась. — Однако я обещала Ниери. Вытерпите моё присутствие ещё пару дней? Герцог Нолан не согласен отпускать меня кроме как в компании целого отряда... Трей также отправляется. Обратная дорога покажется вам веселей. Ещё день, и можете седлать Ласточку.

— Как скажете, госпожа, — отозвался Илле и, коротко поклонившись, возвратился к амбарам, отчего Диане сделалось несколько не по себе.

Её глупое предвидение молчало, точно взяло себе отдых за откровение для Ниери.

Город был выстроен таким образом, что все дороги устремлялись в центр, как бы деля на ломти почти идеально круглый пирог. Найти святилище также было делом несложным, не заметить такую махину, у входа в которую толпился люд самой разной степени благообразности, попросту невозможно.

Диана попыталась припомнить, когда в последний раз слышала отсчитывающий время колокол ратуши, но не сумела. Огляделась, но паланкина Ниери, кажется, нигде не было видно. Опасаясь опоздать на встречу, обошла очередь прихожан и паломников, медленно втягивающуюся через створку храма (вторая оставалась закрытой). Назвала своё имя следящим за порядком стражам в безрукавных коттах с разделённым на четыре доли кругом Многоликой поверх кольчуг. Герцогиню беспрепятственно пропустили, отворив для неё дверцу в запертом створе, и даже любезно сопроводили вглубь сооружения, туда, где в храмах располагается амвон, а здесь, весь в золотом, цвета Многоликой, свечении, был тот самый грот, песчинка в сравнении с настроенной вокруг него громадой.

Дар хранил молчание, немое, как эти стены.

У самого грота, как с амвона, вещал местный жрец с длинным благообразным лицом. Парчовое его одеяние, бесформенное и бесполое, не гнулось от обилия золотого шитья, и жрец, казалось, может стоять в этом почти не прилегающем к телу коробе, даже подогнув ноги. Веско кивая и прикрывая лучащиеся отеческим состраданием глаза, жрец смиренно вещал о необходимости веры, о сплочённости и братстве в эти смутные времена, о мужестве и прочих, в общем и целом, правильных и нужных вещах, но Диане его речь небезосновательно виделась составленной под диктовку сверху.

В храме было тепло, почти жарко от многолюдия, и Диана, стоявшая в первых рядах внемлющих, переступала с ноги на ногу, радуясь тому, как к коленям и ступням приливает тепло. Вопреки её впечатлению, слушатели принимали речь жреца, не чуя политической подоплёки. Говорил он складно, грамотным и в нужных местах цветистым, чтоб не заскучали, языком, а этого уже было немало для убеждения. Благообразный его и несколько отрешённый вид, как если бы жрецу и впрямь ничего не стоило, отринув предельскую суету, перекинуться парой слов с божественной покровительницей, довершал дело.

Жрец (или Нолан) дальновидно не называл вещи своими именами, но давал понять, какое поведение угодно Многоликой. Кто-то сокрушённо ахал, угнетённый приближением бедствий; жрец скорбно кивал головой и простирал к людям руки в негнущихся рукавах, словно намереваясь обнять их в этом нарочитом жесте.

Следующим номером программы выступал некий святой человек. Если тот и был жрецом, то ему не посчастливилось подвизаться при таком богатом храме, как этот. Одежда его имела сходство со жреческой только бесформенностью и несуразностью кроя, а о святости намекал разве что болтающийся на впалой груди знак Хозяйки.

Этот всклоченный неопрятный человечек взял совсем иной тон выступления. Заскучавшая в ожидании Ниери и несколько разомлевшая от тепла и духоты Диана в изумлении вслушалась в непрерывный поток обвинений и изобличений, что понёс плюгавого оратора, как кобыла, которой под хвост угодила колючка. Куда смотрел герцог Нолан или его люди, впустив в прибыльный храм, где над душами властвует герцогский карманный жрец?

Святой человек начал с того, что в исступлении разбил все положения речи оппонента. Изрядно поражённый таким поворотом жрец что-то тихонько внушал выступающему, но тот уже не на шутку раздухарился. На ропот младших жрецов, бестолково столпившихся за старшим, он обращал ещё меньше внимания.

Одно было ясно: дураком "святой человек" не был, и живо раскусил, куда забирает велеречивый жрец.

— Предел незыблем и извечен! — шумел проповедник, мелко трясясь и так брызгая слюной, что люди из первых рядов, всё больше знатного происхождения, попятились. — Многоликая Хозяйка в безбрежной милости своей не допустит гибели любезного своего творения!

Из прочувствованного выступления следовал призыв не поддаваться лживым посулам некрепких в вере отступников, будто "незыблемый и извечный" Предел способна поколебать надуманная угроза. Тех, кто распространяет их, он припечатал "ересиархами" и ещё несколькими громкими эпитетами. Сеятелями смуты он видел ведьмаков и в отношении их совершенно перестал стесняться в выражениях, а брызги слюны полетели ещё дальше.