— Ты пытаешься, — со свойственной ей щедростью сказала Ниери, — и для меня это главное.

Диана дёрнула занемевшим плечом. Ей самой был важен, прежде всего, результат. И, желательно, поскорее.

Демиан, разумеется, не запретил ей задерживаться в Хетани. В ответном письме он вообще не выказал ни малейшего неудовольствия заминкой. Может, был слишком занят (авалларка с лицом Лелайи лукаво-снисходительно подмигивает)... но даже в таком случае присутствие хранительницы придётся в Телларионе не лишним. Она вполне восстановила резерв таинственных сил, но что с того, если ей не хватает то ли умения, то ли таланта помочь единственному человеку, близкому человеку? Магия — что может быть бесполезней?

— Знаешь... я всё чаще думаю над тем, что просвоила себе не предназначавшегося мне человека... — прошептала Ниери, комкая платочек. Её грустные глаза были влажны, но она больше не плакала. — Моя мёртвая сестра любила его до меня. Что, если мы слишком глубоко ищем, а причина — вот она, на поверхности. И что мне тогда делать? Не стоило мне приносить все эти обеты. Быть может, единственное, что мне следует сделать — освободить его от клятв, стать жрицей?

— Валента... я тоже думала о ней, ну конечно. — Диана вспомнила сцену из прошлого, увиденную тонким зрением: плакальщицы в Телларионе, птица с женским лицом, заслонившая Трея крыльями из огня и света... и решительно качнула головой. — Нет, душа Валенты не мстит, ни ему, ни тебе. Она в Выси, далеко от всякого зла и от Предела и всех ныне живущих. А это... — она прищёлкнула пальцами, силясь подобрать объяснение. — То тёмное, что легло на тебя... оно послано из другого места. Это даже не ненависть... тоска, скорбь, боль... на грани... Грань! — воскликнула Диана, распахнув затуманенные глаза.

Ниери смотрела в испуге, ловя каждое слово. Диана порывисто поднялась, разминая ноги, не в силах удержаться на месте. Замерла, поводя руками. Истина почти касалась сомкнутых ресниц.

— Это... так близко. Близко к тебе. Кто-то... близкий?

— Но мы никогда не были близки с Валентой... — беспомощно воспротивилась Ниери. — Она была старше. И мать с отцом...

— Я поняла! — воскликнула Диана.

— Что? Что я такого сказала? — совершенно растерялась Ниери, невольно отшатываясь.

— Ты сбежала из дома... собственно, от дома уже ничего не осталось, не суть. — Диана, возвратившая спокойную уверенность, вернулась, села рядом с молодой женой Трея на высокую, утопавшую в молочных кружевах постель. — Валента погибла, а ты исчезда сразу после. Ниери, они не узнали, что с тобою сталось, они ведь не отыскали тебя. А ты?

— А я?.. — шёпотом откликнулась Ниери, выкручивая платочек.

— Ты — искала их?

— Н... нет, — выдавила Ниери, и в огромных её глазах отобразился ужас осознания. — Нет. Это они... так меня возненавидели, что наслали проклятие?

— Не возненавидели. И это... не совсем проклятие, в том смысле, в котором ты его понимаешь. Никто не лил кровь чёрного козла и не резал чёрного петуха, и не призывал демона из Бездны. И не вкладывали в храме Многоликой записку с твоим именем в чашу для поминовения.

Всё могло быть проще... и сложнее. Быть может, твои мать с отцом даже не подумали о тебе ничего дурного. Быть может, они сочли тебя погибшей, или узнали о твоём побеге и простили. Но ты оставила своих осиротевших родителей в неведенье о собственной судьбе, сознательно, пусть и по детской прихоти, и на долгие годы. Ты не задумывалась тогда и не задумалась после, увлечённая погоней за собственным счастьем, о том, какую боль им причинила. Ты мало любила их и нуждалась не в них, а в Трее. И вот ты получила всё, за чем погналась тогда, ты любишь и не менее любима. И что же? Ты жаждала быть матерью, но некто отказывает тебе в этом праве.

— Я и в самом деле... я не думала... Они... они никогда не любили меня. Ничем не показывали. Я верила, что не слишком-то они и огорчатся... ведь Валента умерла, а я бы из кожи вон лезла, но не сумела заменить её. Я думала, им будет проще оправиться вдвоём.

— Ты могла искренне верить в это, — тихо произнесла Диана. — И они могли закрыться от тебя в своей скорби по любимой старшей дочери... пусть так. Но Предел не прощает.

— Я... не понимала прежде, как это больно — терять своего ребёнка. Наделённого ли душой, разумом и волей, прожившего часть жизни, как Валента, но навсегда, навсегда восемнадцатилетняя... и никогда не станет ни на год старше. Или потерять прежде, чем твой ребёнок откроет глаза и произнесёт первое слово — и никогда не узнать, кем бы он стал, каким бы он стал... — Ниери склонила голову меж углом вздёрнутых плеч.

— Он был совсем-совсем как живой, только крошечный, такой крошечный... и я никак не могла его защитить, даже помешать забрать у меня... Я всё ещё просыпаюсь ночами от ощущения, будто забыла положить его в колыбель, оставила на своей груди, и боюсь, боюсь во сне, что причиню ему вред... двинусь неловко, ведь он такой хрупкий... и просыпаюсь, а на груди тёплая тяжесть. А ведь он под плитой в герцогской усыпальнице. Герцог Нолан... он был так добр, он сказал, что ему не одиноко будет там, под защитой отцовых предков.

Ниери всё же заплакала, беззвучными слезами.

— А седмицу назад... Была только кровь, много-много крови. Даже странно, что столько вытекло, и ещё что-то ведь осталось... и горничная унесла эту окровавленную ткань. А у меня чувство, будто внутри дыра. Даже учёный лекарь не мог ответить, сказал, что невозможно судить по такому сроку... но я знаю: у меня была дочь. Сын и дочь. Где они теперь, мои дети?

— Я не знаю на это ответа, Ниери. Но знаю другое. Пока ты не попытаешься исправить прошлое, будущее не родится. Ты будешь расплачиваться им снова и снова.