Шоферов, среди которых был один молодой парень, мой ровесник, и трое пожилых, проводили к отдельному столику, накрытому на застекленной веранде.

У нас шел свой разговор озабоченных, уставших людей, которые терпеливо ждали, пока их отпустят по домам. Пожилые шоферы говорили о ценах на яйца и зелень, о детях, которые уже выросли и жили отдельно, о больных почках и о вреде курения. Мы с молодым шофером молчали и курили одну папиросу за другой. Никто, казалось, не обращал внимания на веселье рядом. Лишь изредка привычно посматривали туда, стараясь определить, скоро ли конец (только и всего!), и снова принимались за разговоры.

Повар Мурсал принес нам плов, зелень, кое-какие закуски.

– Ешьте, братья трудяги, - сказал он.
– Из самого низа казана положил. Пожирней...

Шоферы осмотрели угощение, не торопясь положили каждый себе. Стали есть.

– А ты что?
– спросил один из них, видя, что я не ем.

– Не хочется.

Я и вправду не хотел есть, хотя весь день провел на ногах и с утра во рту у меня не было маковой росинки. Апатия, охватившая меня, отбила аппетит.

Чтобы не портить застолья, я встал и, закурив очередную папиросу, вышел на большой балкон, огибавший дом. И увидел, как в углу, прижавшись друг к другу, целовались Алла-ханум и длинноволосый парень.

Ничуть не удивившись (в этом доме все можно было ожидать), я вернулся к шоферам.

В это время балконная дверь отворилась, и Симузар-ханум окликнула меня:

– Валех, тебя к телефону.

К телефону? Признаться, я испугался. Неужели что-то с Сарыкейнек? Иначе кто еще мог меня искать по телефону?

Торопливо вошел в кабинет, потянулся к телефонному аппарату. Трубка лежала на рычаге.

– Кто положил трубку?
– повернулся я к Симузар-ханум, шедшей следом.

Ни слова не говоря, Симузар-ханум выключила свет. В темноте она схватила меня за руку...

– Это я тебя звала, я. Иди сюда скорей!
– шептала Симузар-ханум. Я чувствовал совсем близко ее жаркое, прерывистое дыхание. В нос мне ударил терпкий запах духов, перемешанный с парами алкоголя.

– Пустите, пусти! Задыхаюсь!
– Я оттолкнул ее от себя.

– Отчего задыхаешься?
– поразилась она.

– От твоих духов... Духов!
– И я выскочил в коридор.

Признаться, впервые я был благодарен своей аллергии. ..

Я снова вернулся к шоферам, которые, сидя на балконе, дремали. "Неужели жизнь так и пройдет в обслуживании этого пьяного сброда?!
– с ужасом подумал я, - Нет - решил я,- работать у Балаами мне больше нельзя. Противно!"

Пиршество закончилось около часа ночи.

Я должен был отвезти домой Аллу-ханум и ее пьяного пожилого мужа, а также пришедшего с ними длинноволосого.

По дороге муж захрапел, а когда приехали, Алла-ханум и парень, нисколько не стесняясь меня, поцеловались несколько раз. Затем Алла-ханум, растолкав мужа, повела его домой, а длинноволосый плюхнулся на переднее сиденье машины.

– Давай. Улица Низами.

Я отъехал немного, остановил машину.

– Вылезай!

Парень уставился на меня:

– Разве уже приехали?

– Ничего, ножками дотопаешь, - ответил я и открыл дверцу.
– Вытряхивайся!

Парень обалдело смотрел на меня:

– Послушай, мы пили, а ты опьянел? Болван!

Что ж, сейчас посмотрим, кто из нас болван.

Я вышел, обошел машину, схватил длинноволосого за шкирку ("Пусти! Пусти!" - по-русски вдруг завопил парень) и вышвырнул вон.

– Сумасшедший!
– взвизгнул длинноволосый.
– Ладно, тебе покажут! (Он так и сказал - "покажут", а не "покажу"!)

Я шагнул в его сторону. Парень вскочил и побежал, смешно размахивая длинными худыми руками.

Дома Сарыкейнек, которая, поджидая меня, сидела над книжкой, заварила чай, накрыла на стол, не спросив, почему я вернулся с банкета голодным. О происшествии с Симузар-ханум я ей, разумеется, не сказал. Зато описал в подробностях, как турнул из машины длинноволосого и как он бежал от меня. Сарыкейнек долго смеялась, а потом вдруг озабоченно спросила:

– А тебя не посадят, Валех?

– Не беда, если и посадят. У тебя есть опыт носить передачи, - ответил я шуткой.

Затем мы прикинули наши финансы. Оказалось, мне еще месяц-другой надо потерпеть, не уходить от Балаами. С питанием мы еще перебились бы, но... У меня не было пальто, а ватник, который я носил на стройке, в институт не наденешь! У Сарыкейнек прохудились туфли.

Правда, я все равно собирался купить ей новые, помоднее (чем моя жена хуже институтских девиц!).

"Ничего, Валех, - успокаивал я сам себя, лежа в темноте с открытыми глазами.
– Как говаривал уста Гадир, наш каменщик-аксакал, любивший рассказывать поучительные истории из своей многотрудной жизни, плохой день долго не длится.., Сама жизнь все выправит, расставит по местам".