И зачем-то добавляю:

– Вечером созвонимся.

Глупость, я не дотерплю до вечера, сорвусь к ней, как только появится малейшая возможность. К воротам подъезжает автомобиль, моя машина мешает ему проехать. Торопливо беру у Лины чемодан. На мгновение касаюсь её пальцев, тело шарахает разрядом тока. Чувствую себя всё тем же восемнадцатилетним мальчишкой, который сходил с ума от случайных прикосновений к любимой. Она отворачивается от меня. Я ей настолько неприятен?

Отмахиваюсь от мысли, которая болезненно впивается за грудиной и мешает дышать, и тороплюсь к машине.

Мама недовольна, отчитывает меня в привычном для неё стиле. Она видела, что я стоял с женщиной, и ей это не нравится. К счастью, на оправдания у меня нет времени, потому что мы уже паркуемся, выходим и поднимаемся в квартиру. 

Когда-то мы все вместе жили в этом доме, а потом мама с папой не выдержали и ушли на съёмную квартиру. Дед был тем ещё тираном, а мама у меня не слишком покладистая. Я бы сказал, что Инга по характеру чем-то похожа на неё. Не зря говорят, что мы выбираем жён, похожих на матерей.

Бабуля открывает дверь и приветливо улыбается. У неё слишком хорошие манеры, чтобы демонстрировать своё истинное отношение к гостье. Детей в прихожей нет, они всё ещё очень стесняются, особенно Эдже. Она поразительно похожа на Айлин, не только внешне, но и по характеру. Мимика, жесты – всё настолько напоминает мне девочку, которую я люблю всю свою сознательную жизнь, что иногда даже страшно становится.

Устраиваемся в гостиной, зову детей, предвкушая мамино удивление.

– Мамуль, познакомься. Это – мои дети Арслан и Эдже.

Немая сцена. Родительница ожидаемо шокирована.

– А…

– Помнишь Айлин? Знаю, в это трудно поверить, но она оказалась жива! Представляешь? 

Я настолько счастлив и горд своими детьми, что не обращаю внимания на мамину реакцию. Конечно, она потрясена и не ожидала. Ещё бы! Мне всего двадцать девять, а у меня такие взрослые сын и дочь. А ещё я жду, что она порадуется, что Лина жива. Мама наверняка помнит, как тяжело я переживал её потерю.

– Айлин? Значит, она всё-таки родила…

Меня обижает, что мама не выражает ни малейшей радости, будто я её не с родными внуками знакомлю, а с какими-то чужими, соседскими. Концентрируясь на этой обиде, не сразу вдумываюсь в смысл её последних слов. Но потом они воспринимаются как-то двусмысленно.

– “Всё-таки родила”? 

Переспрашиваю, пытаясь уловить ускользающий от меня смысл. Я не посвящал маму в свои планы относительно того, как я собирался отвоёвывать Лину у её отца. Никто, кроме Тагира, не был в курсе того, что я хотел, чтобы она забеременела. И друг вряд ли мог маме об этом рассказать. Откуда она узнала о беременности?

– Мама, что значит “всё-таки родила”? 

Догадка ударяет в голову, будто удар битой.

– Арслан, идите помогите, пожалуйста, бабушке на кухне, – отсылаю детей, чтобы не вести этот разговор при них. 

Стоит им выйти, снова обращаюсь к маме с прямым вопросом:

– Ты знала, что Айлин была беременна?

Не верю в то, что произношу. Потому что если она знала о беременности, то… Даже думать об этом страшно. Мама молчит.

– Знала? – повышаю голос и тут же одёргиваю себя. 

Что бы сейчас ни ответила, вижу, что знала. Знала! Мама знала! Она знала и ни слова мне не сказала! Я прожил десять лет в аду, а она молчала!

– Да. Но надеялась, что ей хватит ума сделать аборт.

– Что? Что ты сказала? – внутри всё обрывается, я падаю и лечу в бездну.

– Да! Да! Я знала, что она не погибла вместе с семьёй, знала, что она была беременна. Она приходила ко мне, когда ты в больнице лежал. Что ещё ты хочешь от меня услышать?

– Ты обманула меня, что Айлин умерла, зная, какую это причиняет мне боль? Ты молча смотрела, как я убивался на кладбище?

– Я должна была как-то защитить тебя от них! Ты что не понимаешь, что они бы тебя убили? И потом, это не я тебе сказала о её смерти, а кто-то другой! Я лишь не стала тебя разубеждать.

– Мама, – мой голос вдруг непривычно хриплый и низкий, сам себя не узнаю. – Ты меня убила. Тогда… А сейчас сделала контрольный выстрел в голову.

Поднимаюсь, выхожу из комнаты. Мыслей нет. А в душе такое отчаяние, что хоть в петлю лезь…