И стоящий судмедэксперт щёлкнул его со всей силы по затылку.

– Какой скальпель? – опять удивила Мария. – Речь шла о ноже.

Допрос превратился в фарс. Шабалин, расстроенный, вышел; «Не видать премии, как своих ушей", - читалось в его глазах.

Морозов взял себя в руки, и допрос вошёл в привычное русло. Разговор стал логичным и последовательным. И Морозов неожиданно понял: «Юрке премии не видать! Соболиха тут ни при чём».

Мария откровенно рассказала о том, какую роль занял нож в её жизни. Чуть ли не главную!

– Я в монастыре картошки по четыре-пять вёдер чистила. Руки в мозолях! Хотя и в перчатках работала. Монастырь-то женский! Хороший нож там на вес золота. Точить никто не умел, только тупили, и всё. До смеха доходило. Мы хороший нож друг от друга прятали! Или, бывало, выпрошу нож на кухне у матери Евпракии , а маленьким-то да тупеньким я до вечера ковыряться буду. Евпраксинья спускается в овощную с загадочным видом и мне: «Мария, нож в розыске, на кухню нужно срочно вернуть», я и возвращаю. И все в хохот!

– А тут финка валяется среди цветочков, - начал ехидно Морозов, - дай думаю, подниму и отнесу монашкам на кухню картошечку резать.

– Ну, да, - как ни в чём не бывало поддакнула Мария. – Я когда из монастыря уходила, лесочком шла, через полянку ландышей. Нож увидела, подняла, но положила обратно на землю. Во-первых не благословляется ничего з земли поднимать. Не твоё – не трогай.

– Чего ж потрогали? – укоряюще качнул головой судмедэксперт.

Мария улыбнулась.

– И вот я здесь.

Она вдруг смягчилась и расслабилась. Ей стало неожиданно хорошо, оттого, что появилась прекрасная возможность пострадать. Ломать свою жизнь – так с невыносимой мучительной болью!

– У нас монахиня одна есть, смешная такая. Иустинья, - стала рассказывать Мария. – Так она, когда мы ножи друг от друга прятали, открытым текстом говорила, что в монастырь нужно ехать со своим ножом! Ой, до чего ж она смешная! В возрасте уже. Трудяга. Но покуражиться любит. Пятнадцать лет в монастыре – и пятнадцать лет хулиганит!

Мария засмеялась, но Морозов насторожился. Да, нож не её. Кто же оставит нож со своими отпечатками на месте преступления? Кто угодно, но только не хитрая Соболиха. Сурин и держался долго на плаву, потому что она не только чужих братков, но и ментов за нос водила. Бункер суриновский именно эта сучка придумала и организовала. Он так был надёжно укрыт, что даже мысли не возникало, насчёт того, что под подвалом ещё и бункер есть. Додуматься надо! И инженеров таких найти, чтобы воплотили в жизни это ужасный план.

– Рая не причастна, - с чувством сказала Мария. – Она страдала, я это видела. Однажды упала перед большой иконой Богородицы в Иерусалимской храме, так и лежала минут сорок. Мать Митрофания даже забеспокоилась, жива ли?

– Вы знали, что она сидела? – прямо спросил Морозов.

– Нет, - ответила Мария. – Я никогда не спрашивала лишнего. Зачем? Что мне до другого, когда у себя самого…

Она не договорила, смутившись. Закрыла лицо руками.

– Рая так отмаливала свой грех. Однажды как закричит: «Господи, прости!» И чтобы после этого она ещё что сотворила? Нет.

Морозов едко улыбнулся. Он видел, что Ласточкин заслушался проповедью Соболихи, и ему это не нравилось. Ласточкину ведь до одури интересна стерва-Соболиха; он тоже фоток её насмотрелся и историй про эту суриновскую Мату Хари наслушался. И чего сейчас хочет любвеобильный судмедэксперт, Морозову было очень даже понятно. Он помнил вдобавок, как задержали одну такую святошу, скрывавшуюся в монастыре под видом паломницы, она таких историй понарассказывала, прямо, всё бросай, и в храм бегом, а сама матёрой убийцей оказалась, и находилась в розыске, и признаваться не собиралась, зону топтать не хотела, ей в монастыре интереснее было.

– Да вас с Замятиной канонизировать надо! – торжественно объявил Морозов, не скрывая своего сарказма.

Мария опустила глаза.

– Я вашему спокойствию поражаюсь, - опять пошёл в наступление Морозов. – Улики против вас, и вам светит срок. Докажут – не докажут, но посидеть вам в СИЗО, ох, как долго придётся. Не пугает?

– Получаю, что заслужила. Как будет, так будет!

– Всё неслучайно. Я оставила свои отпечатки пальцев, когда эксперимент проводила. После журфака я на телевидении работала и вела журналистские расследования. В убойном отделе опера интервью давали, у смертников интервью брала. А потом под камеру оставила свои отпечатки. Это когда сказали: «От сумы да от тюрьмы не зарекайся!» И когда я пальчики свои в черноту макнула и на бумажечке оставила, эффектно получилось. Я уж и забыла! Столько лет прошло. А вы взяли и нашли меня по этим отпечаткам! В тюрьму? Туда мне и дорога.