– У неё рак, - просто сказал Арсений. – Но лечиться она не хочет. Но я заставляю. Сделали химиотерапию. Улучшений пока нет.

– Простите, - прошептала Мария.

Ей казалось просто ужасным, что она думала об этой девушке и об Арсении. У людей горе. Испытание, приравненное к самому страшному горю на свете, - это когда у тебя на руках гибнет твой ребёнок и когда он, гибнущий, знает, что скоро вместо будущей жизни ему уготована смерть.

– Простите, - вновь прошептала Мария. – Могу ли я вам чем-то помочь?

Арсений ничего не ответил, лишь посмотрел ей в глаза.

– Я пойду. Можно?
– попросилась Мария.

Арсений кивнул.

…

Умерла Люда.

Тихо, очень тихо, как и многие, с открытыми глазами.

– Отмучилась, - сказала Шура.

– Отмучилась, - согласила Мария, помня, как и днём и ночью лежала эта несчастная Люда с трубкой в горле.

– Муж приходил, плакал, - стала рассказывать Шура. – Он прочитал, что она на дощечке написала – разрыдался.

Мария повернулась к Шуре:

– А что она написала?

Было любопытно даже в такой трагический момент, что же такого можно написать, чтобы задеть за живое человека, для которого ты был овощем.

Шура протянула дощечку. Мария прочитала и вдруг тоже заплакала.

«Я люблю тебя. Я была счастлива с тобой. Только с тобой! Пусть твои дети будут счастливы. Ты настоящий человек. Как мне повезло, что ты у меня есть. Много хлопот из-за меня – прости. Люби и будь любим».

– Всё утро корябала. Трудно ей писать, - говорила Шура.
– А как закончила, так Богу душу и отдала. И муж быстро приехал. Никто не звонил ему, а он приехал, как чувствовал. Хороший мужик! Здоровья ему.

– А как Люда про детей его узнала? Неужели он сказал? – недоумевала Мария.

Шара задумалась.

– Сама догадалась. Когда лежишь годами напролёт, больше понимать начинаешь.

Она посмотрела на пустую кровать.

– Людка, если душа твоя ещё здесь, прости нас! Что мало мы с тобой гутарили, времени на тебя не хватало, а ты просила поговорить.

– Прости нас, - эхом откликнулась Мария.

– Да с бабками этими канитель, ух! – и Шура улыбнулась. – Люда!

Вдруг на комоде упал флакон с лекарством.

– Слышишь нас? – Шура подняла голову вверх. – Лети, Людка. Тебе легко сейчас! Лети!

…

Два дня подряд Мария наблюдала кастинг, который организовала Анастасия на вакантное место сиделки. Вместо Марии (которой надо отдохнуть).

Приходила женщина в возрасте. Тридцать лет отработала в доме для инвалидов. Спокойная, серьёзная. Не взяли, забраковали.

Потом другая пришла. Помоложе. Но тоже с солидным опытом. Попросила осмотреть хоспис. Прошла по этажам, заглянула на кухню, вышла на веранду. Сказала, что постояльцам здесь хорошо. И лежачим, и ходячим. Вроде, собралась работать, но Арсений ей кандидатуру отверг.

– Какая ты у нас незаменимая, - иронично проворчала Шура, затягиваясь сигаретой.

Они с Марией стояли на улице возле сарайчика и чесали языками. Анастасия разрешила отлучиться на несколько минут.

– Здесь камер нет, прослушки нет, - сказала Шура и испуганно огляделась. – У нас тут не хоспис, а элитный сумасшедший дом.

Мария засмеялась. Шура была бой-бабой, за словом в карман не лезет. Ей было за сорок. Сирота. Сын вернулся из армии – не нарадуется. И сын – единственная отрада. А так, её ничто не радует.

– Всю жизнь я на чёрной работе. Горничной, уборщицей, теперь сиделкой. Я и санитаркой в психушке работала! Всего там насмотрелась. Там точно никто церемониться не будет, галаперидол – раз, выпил, вырубился, потом к кровати привяжут, и айда. Никто в психушках долго не живёт. Здесь эти наши инопланетяне пусть радуются. Как в санатории отдыхают. У родичей деньги есть, пусть раскошеливаются.

– Они любят их.

– Как же! – загоготала Шура. – Жену дипломата, что ли любят? Ты вот её жалеешь, а мне так нисколечки не жаль! Она по заграницам поездила, лангустов жрала (сама рассказывала), а я даже не видела, как эти самые лангусты выглядят!

– Раков видела?

– Не видела! Только на картинке.

– В супермаркет сходи в рыбный отдел. Там как в контактном зоопарке.

Шура потушила сигарету.

– Я серьёзно, а ты прикалываешься, - с обидой сказала она. – Ты вот: «Уйду, уйду», значит есть на что жить и есть тебе кому помочь. А мне помочь некому! Вот приходится терпеть. Я работала сиделкой в одной семье, за стариком ходила, каждый день: кал – моча, кал – моча. Разве это жизнь? За что меня так? Почему я не могу на хорошую работу устроиться?