Шрифт:
Не понимаю себя. Своих чувств. Но все же надежда провернуть аферу с тестом заставляет облегченно выдохнуть.
— Твоя ненависть такая искренняя, куколка, — проводит ладонью по моему лицу, а я закусываю губу, пальцы все так же продолжают лежать на сумочке, в которую я вцепилась как утопающий в спасательный круг.
С Иваном это ощущение становится привычным.
Вопрос времени, когда я затону, потому что такие, как он, невыносимые, после них только смерть, гарь и смрад.
— Так возьми себе другую, ту, которая на все согласна, которая будет смотреть на тебя как на божество, а не ненавидеть за то, что присвоил.
— Я люблю искренность, Рора. Ты во всем честна: и в своей ненависти, и в страсти. Мне нравится, как в тебе бьются чувства, как ты полыхаешь в моих руках, как отдаешься до предела…
Не справляюсь с интимностью нашего общения, отворачиваю голову. Насильно возвращает мой взгляд, поглаживая пальцами скулу.
— У меня на родине знаешь, как говорят? От ненависти до любви один шаг.
— У нас с тобой, Иван, этот шаг длиной в саму бездну.
— Откуда ты взялась только такая…
Накрывает мои губы. Страстно. Сильно. Опьяняет и заставляет разбиться в своих руках, когда, наконец, отпрянув, проговаривает довольно холодно:
— Завтра ты поедешь к надежному врачу, которому я доверяю. На осмотр. Нужно решить вопрос с противозачаточными.
Эти его слова, эта интонация непоколебимости обрушиваются на меня со всего размаха.
— Ч-что?!
Едва выговариваю.
— Ты уже взрослая девочка, женщина, живущая с мужчиной. Вопрос контрацепции становится актуальным. Я не намерен все время прерывать…
— Я поняла!
— Это хорошо.
И в глазах-льдинах приказ. Это не предложение даже. Я пойду к гинекологу, к тому человеку, которому Иван всецело доверяет.
Пальцы немеют, перестаю их чувствовать, странно, что не прошиваю ногтями сумку насквозь.
— Может, ты меня на стерилизацию направишь сразу же, чего мелочиться?!
Шиплю, а он лишь в задумчивости приподнимает бровь.
— Не вижу в этом необходимости. Однажды у тебя будут дети, Аврора, и думаю, ты будешь хорошей матерью.
Киваю. Заторможено. Пот почему-то струится по спине.
Да, у меня будут дети, но не от него. Вот, что он мне говорит, и я понимаю, что прав.
Иван. Он из другой жизни и связующего звена между нами Кац не потерпит.
Ридли был прав в своей истерике. Такие, как Кровавый, живут по своим законам, у них иные реалии и дети сюда никак не вписываются.
А я всего лишь игрушка. Временное развлечение, которое он однажды отпустит.
Отстраняется и уходит, не прощается. Решительный. Властный. Несгибаемый. Во всем категоричный, а я смотрю ему вслед. Разглядываю мощную спину, изучаю ширину плеч и безмолвно плачу от понимания, что я загнана в угол.
Поворачиваюсь и иду к лестницам, снимаю каблуки, босыми ногами шлепаю по мрамору, глотаю слезы.
Не знаю, что делать с ужасным подозрением, которое закралось в душу, а что если я действительно беременна от него?!
Что он сделает в этом случае?!
Даже думать об этом не хочу.
Не может этого быть.
Нельзя. Нам с ним нельзя…
Глава 36
Иван Кац
Времена нынче бешеные, новая братва в городе много чего разворошила, и я лично еду на очередную стрелку, чтобы понять, чего именно ждать.
— Смола сильный противник, Иван. Я как твой партнер даю совет присмотреться. Не руби с плеча. Можно ведь договориться.
Смотрю на Серебрякова, сидящего напротив в просторном салоне лимузина. Сжимает папку с инфой в руках, всем своим лощенным до зубного скрежета видом раздражает.
— Я не веду переговоров с теми, кто покусился на мое.
Отвечаю, цокнув языком. Сашка качает головой. Не согласен. Отворачивается и барабанит пальцами по подлокотнику.
— В случае войны с братвой Смольного мы понесем убытки. Я даже не берусь определить точную сумму. Миллионы, Ваня.
— Я не меняю решений.
Закрываю тему.
С таким отребьем конкретного базара быть не может. Знаю. Именно благодаря таким борзым да лихим однажды пацан Ваня лишился семьи, дома, жизни.
Такие, как Смольный Вадим Андреевич, не ведут переговоров. Разве что для отвода глаз, чтобы заехать со спины, пока тебе шестерки зубы заговаривают.
Рассматриваю, как проскальзывает за окном город, окраина раскрывает свое непотребное нутро с червями, что начинают расшевеливаться к ночи, а сам лечу в воспоминания, где пацану Ваньке дают первые уроки настоящей жизни.