– А если...
– начал было я.

– Что если?
– переспросила Наталья.
– Ну, столкнетесь с кем-нибудь из начальства - под козырек, учить вас? Скажете: от Натальи. Препарат отвозили! Ну, не от Натальи, от Натальи Алексеевны. У вас талоны есть?

– Нет... Ннет.

– Ну, пойдемте: талоны дам, на улицу выведу.

Мы поднялись по лестнице, скрипучей, деревянной, уютной домашней лестнице, похожей на дачное бездельное детство.

В коридоре на крашеном полу лежала чуть выпуклая студенистая лужа слизи с неровными краями.

Я аккуратно обогнул лужу, и очень правильно сделал, ибо из самой ее глубины, колебля поверхность, раздалось:

– Наталья Алексеевна, вы когда-нибудь прекратите это блядство? Попрут ведь из учительниц - ей-ей, попрут!

Раздавшиеся слова вочеловечили лужу. С первыми звуками я увидел то, чего прежде не замечал.

Легкий полурастворившийся, полурастаявший очерк лица во вздрагивающем в такт словам студне, расплеснутом на крашеном полу. Еле намеченные глаза, в коих зыбко, дрожливо отражались прозрачными абрикосами Наталья и я, рот, чуть двигающий почти расплывшимися губами, исчезающими в полупрозрачной массе того, что оказалось живым говорящим телом.

Странно, но это лицо показалось мне даже красивым.

– Лера, - Наталья Алексеевна отпирала дверь, - ты что? полиция нравов? Попрут и попрут. Твоя какая печаль?

– Тебя жалко, - и я увидел вздох Леры.

– Главное, Лера, - Наталья стояла у открытой двери, поигрывая ключом, своя фатерка, своя квартирка, свой уголок. А там - будь ты хоть царевной, хоть борцом, хоть прыгуном, хоть дразнильщиком - была бы своя раковина, дом, приросший к телу, куда можно спрятаться от гнусности мира, ну и от собственной гнусности. Джекки, входи. Чего уставился? Лера у нас - такой...

– Ну, - Лера задвигался, пополз по коридору, и странным было это перемещение студня с отпечатанным в нем человечьим лицом, - если что стрясется, милости прошу к нашему шалашу!

– А я и так у вашего шалаша!
– засмеялась Наталья .

– Наташа, Наташа, мудрый и давний друг мой, - Лера завздыхал пуще обычного, - славная, несчастная Наташа с хлыстом-хлыстиком, зачем говорить неправду? Для самой себя - неправду? Ты же не у нашего шалаша - и ты это прекрасно знаешь! Ты в будке надсмотрщиков - с хлыстом-хлыстиком в руках. И в зеркало на тебя глядит не ненавистная, отвратительная медуза, а человеческое лицо, твое лицо, Наташа, которое хочется целовать...

– Джекки, - резко обратилась ко мне Наталья , - ну что ты застыл? Заходи! Хватит. Наслушался под завязку. Что, интересно?

– Интересно, - не подумав, брякнул я.

Студенистое тело Леры задрожало в такт его серебристому ч(дному и чудн(му для такого полурасплывшегося лужеобразного существа смеху.

Наталья Алексеевна сперва открыла рот от удивления, а потом рассмеялась сама.

Ее хриплое булькающее клокотание совпало с серебряным колокольцем смеха Леры.

– Лера, - отсмеявшись, отклокотав, сказала она, - правда, Джекки прелесть?

Лера попрыгал на месте, отплеснув от своего тела пару-другую жидких капель, зашипев, те исчезли, полопались на стенах коридора.

Я понял, что это Лера кивнул.

– Да, - подтвердил он, - хороший парень. Не жилец.

– Я его хочу в учителя определить.

– Ты его лучше сразу лабораторным реактивом опрыскай...Такие и в учителях долго не ходят. Ейн-цвей - и пополз, попрыгал, поскакал в квартирку - или тренажеры обучать, или в лаборатории препаратом работать.

Лера подполз к двери, пихнул ее - и я увидел, как студенистая масса его тела мускулисто напружинилась, натянулась, стала литой, упругой, зеркальной - не лужа слизи, но застывший кусок водопада, сохранивший силу всего потока, но еще не израсходовавший ее.

– Так что делать?
– поинтересовалась Наталья .

– Не соваться, - Лера, обдрябнув лужей, переполз через порог, - гибель для таких - лучшее. Пускай его лучше на другой планете размозжит, чем здесь в подземелье, в болоте...

Лера захлопнул дверь.

– Аа, - я почесал в затылке, - как же он дверь открывает?

– Лера?
– Наталья, видимо, задумалась над словами Леры.
– ну как... Ползет по двери, виснет на ручке, вытягивается до пола макарониной и дергает... Малоаппетитное зрелище.

Глава девятая. Снова - человек со стеком. Кинематограф.

В кафе тихохонько наигрывала музыка, фырчала кофеварка, продавщица в белом халате морщилась, управляясь с чашками, с капающей через сито, набитое мелко намолотым кофе, жидкостью. В очереди тихо переговаривались.

– Плохо идет, - оправдываясь, сказала продавщица.

– Совсем не фурычит?
– посочувствовал кто-то из очереди.

У меня захолонуло в груди. Да, здесь был мой дом. Я будто воротился туда, откуда уехал давным-давно, в очередь за кофейком и пирожным. Я снова в городе, в Херрбурге, в кофеюшне на углу улицы Террористов и Венского.