— Твоими молитвами, «самодержец», — хмыкнул Орлов и засмеялся, припомнив, на чем закончился их разговор. Заржал и казак, кривясь от боли, непроизвольно хватаясь за бок.

— Тогда давай знакомится, раз мы оба одним и тем же царем Петром Федоровичем, мать его, побывали. Вроде кровных братьев стали. Из донских казаков поди?

— Ага, станицы Зимовейской, у нас атаман Стенька Разин на свет Божий появился. Слыхал о таком?

— А кто о нем у нас не слышал? Песни давно поют, — хмыкнул Орлов, — тоже «прелестные письма» писал. И «царевича» в обозе возил, и за зипунами в Хвалынское море ходил. Вроде в Волге царевну персидскую еще утопил. Тебя как звать?

— Емельян Пугачев, сын Иванов. Хорунжий полка Власова. Сбежал от службы — высекли и обещали в кандалы забить. На Дон собрался идти, жену увидеть, а то оставили в этой Пруссии. Никак решить не могут цари-короли наши — то отдают, то берут обратно.

— Да, за дезертирство нынче круто наказывают. Общался с солдатами, что с полков сбежали от тяжести служебной. Только зря ты на Дон пошел — там тебя поймают и высекут.

— Знаю, — грустно отозвался казак, — старшина лютует.

— Так ты там царем представься, вот и поднимешь казаков на бунт, — Орлов говорил безмятежно, но внутри напрягся, от ответа хорунжего могли зависеть его дальнейшие планы. Но слова Емельяна Пугачева разочаровали Алексея Григорьевича:

— Сразу убьют и прикопают. Или в кандалы забьют и в столицу отправят. Царя Иоанна почитают — он льготы дал, старшину приласкал, донской полк в лейб-гвардию повелел набирать.

— Да, скверно, — отозвался Орлов, понимая, что все его планы рухнули. Единственными, кто не раз поднимался против царской власти, были именно казаки, воинский народец, к боям привычный. А без них поднимать крепостное крестьянство на бунт бессмысленно — толпы кое-как вооруженных мужиков солдаты рассеют сразу.

— А ты кто?

— Я… Зови меня Алеханом. Был когда-то я генералом и целым графом, и это правда. Да против царя Ивашки пошел, и стал бегуном и хоронякой. Поймают — убьют сразу, сие будет лучшая доля. А если в железа закуют, то отправят в Тайную экспедицию, а там мне смертушка настанет. Так что в плохой час для себя ты со мной встретился. Однако, брат, с чего ты решил, что на царя покойного похож?

— Енерал Панин однажды сказал, а я, дурень, ему и поверил. Обманул, выходит! А ты значит граф и целый енерал? Дела…

— Подаваться нам надо за лучшей жизнью, Емельян. Думаю, к австриякам… Постой…

Орлов задумался, прикусив губу. Казак молчал, поглядывая на него внимательно и поглаживая бороду. Молчание длилось недолго, и Алексей Григорьевич заговорил, повеселевшим голосом:

— Деньги у нас есть, — он подкинул кошелек и развязал тесемки — внутри блеснуло серебро, не медь. Но приглядевшись, тяжело вздохнул — монеты оказались «эфраимками». Погладив саблю, Алехан протянул кинжал казаку, который его схватил.

— Ты с турками готов воевать?

— А как же, — отозвался казак, хищно ощерившись, и поигрывая кинжалом. — С ними завсегда готов биться. Вот только как мы вдвоем с тобой управимся? И куда пойдем?

— Видел я в Петербурге пять лет тому назад митрополита Василия из страны православной. Далеко на юге она находится. Зело османы там над народом, у которого нет правителя, глумятся. Так что шанс стать царем у тебя есть, а я помогу…

— Нет, ты лучше иди сам в цари, у тебя манеры есть и многое ведаешь. А я за тобой пойду, ты меня енералом и графом сделаешь. А то, как то с «царем» неладно у меня не вышло!

Два авантюриста, русский аристократ и донской казак, посмотрели друг на друга, и весело рассмеялись…

Глава 5

Москва

Иоанн Антонович

полдень 7 мая 1766 года

— Оная шляхта, что в Барской конфедерации в комплот сбилась, казни и глумы над населением православным творят. Священников веры нашей в Галиции и Волыни уже найти невозможно — всех перебили и замучили. Пастырей на столбах вешают, а рядом с ними еврея и собаку, и табличку с надписью вешают — «поп, жид и собака — вера одинака».

По большому залу, где проходило заседание Земского Собора, прокатился гул возмущения. Особенное недовольство проявили церковные иерархи, среди которых стояли с посохами в руках новоизбранный Поместным Собором патриарх Димитрий, его идеологический противник митрополит Арсений, противившийся секуляризации, который по настоянию Иоанна Антонович был реабилитирован.

Про дворянство и «черный люд» говорить не приходится — всем своим видом показывали, что готовы прямо сейчас рвать «чертовых ляхов» голыми руками. Но все молчали, прикусив губы от сдерживаемой ярости, страшась перебить молодого императора, за спиной которого стояли члены Фамилии и министры с сенаторами.