— То есть дома, — она прищуривается, — руку на тебя не поднимают?

Мать увлеченно переворачивает котлеты, от запаха который желудок нещадно сводит. И где только фарш достала, а главное, на какие деньги…

— Нет, вы что! — делаю удивленные глаза.

— Ульяна, мама бьет старшую сестру? — вдруг интересуется дама у младшенькой.

— Нет, — расчесывая кукле волосы, отвечает та. У нас с ней негласное правило: она всегда подтверждает любые, сказанные мной слова.

Сверлит меня с минуту пытливым взглядом, но потом машет рукой. Дескать, ну и ладно.

— Так-с, ну, Лисицыны, вроде все тут у вас более-менее. Екатерина, употребляете сейчас?

— Как все, изредка, — заверяет мать, выкладывает ароматные котлеты на блюдо и выставляет его перед соц работником.

— Ой, благодарствую, весь день на ногах! Ни секунды покою! — причитает Валентина Алексеевна, поближе придвигая к себе тарелку.

— Сейчас макароны Вам положу, — спотыкаясь, показательно суетится мать вокруг нее.

— Что вы! — останавливает ее она. — Я же на диете.

На диете! Следующие пять минут мы наблюдаем за тем, как наш ужин стремительно исчезает у нее во рту. Хорошо, что Ульяна поела в торговом центре. Вредную пищу, но все же.

Подчистив тарелку, работник социальной службы сует матери под нос бумажки, инспектирует нашу с Улей комнату и покидает квартиру.

Едва за ней закрывается дверь, как я уже слышу грохот бутылок. Видимо, мать достает одну из припрятанных. Да, увы, так и есть. Стресс, полученный в ходе визита Валентины она сбивает все той же «Беленькой». Привкус разочарования на губах преследует меня всякий раз. Она теперь уже вряд ли измениться…

— Ляльк, — отставляет стакан, подходит ко мне и тянет руки к лицу. Я резко отшатываюсь. — Ну котенок ты мой бедный, прости, Ляльк. Ну хочешь, я его выгоню! — заявляет она мне, заглядывая в глаза.

Да уж конечно… Выгонит.

— Ляльк, — настырно лезет ко мне.

— Не трогай меня! — отступаю назад и качаю головой. — А Валера твой если еще хоть раз руку на меня поднимет, клянусь, вилкой горло ему проткну. Поняла?

Она прищуривается, смотрит на меня оценивающе и кивает.

*********

На следующий день я отправляюсь в школу. Пропускаю физкультуру, иду сразу на английский. Одноклассники то и дело перешептываются за моей спиной, а молодая учительница одаривает сочувствующим взглядом. Кое-как отзанимавшись, отправляюсь на алгебру. Прикрыв свой позор волосами, насколько это возможно, захожу в кабинет лишь со звонком, дабы у Элеоноры просто-напросто не было возможности поговорить со мной перед уроком.

Краем глаза замечаю тот факт, что в классе нет ни Пилюгина, ни Абрамова, ни Бондаренко. Ах, и предателя Цыбина в придачу. Заболел, говорят… Как же! Зато, к моей досаде, тут присутствует Беркутов. Он прожигает меня тяжелым взглядом все сорок пять минут. Я ощущаю физический дискомфорт и нарастающее раздражение. Всегда так было…

Едва раздается звонок, спешу собрать свои вещи и пулей покидаю кабинет. Успеваю заметить, что Роман тоже встал. Выхожу в коридор, лавирую в толпе, сворачиваю в еще пустую рекреацию. И понимаю, что он идет за мной. Ускоряю шаг. Сердце стучит в ушах. И чего ему надо!

— Притормози-ка, Лисицына, — моя нога уже касается последней ступеньки, когда Беркутов настойчиво тянет меня в закуток, что находится под лестницей.

Я на пару секунд теряюсь, но все же успеваю взять себя в руки. Показывать ему свой страх я не собираюсь.

— Что тебе надо? Я ничего никому не расскажу, можешь не напоминать! — говорю зло, пытаясь выдернуть руку из захвата. Мой голос хрипит. Сегодня стало еще хуже. Я все-таки заболела.

Прислоняет меня к стене и нависает надо мной свинцовой тучей. Беспомощно дергаюсь, отворачиваясь влево.

Он стоит слишком близко и молчит. В следующую секунду пытается сделать так, чтобы я на него посмотрела.

Вот же прицепился!

Я протестую, мотаю головой, но в какой-то момент его пальцы касаются моего лица и все же против воли разворачивают. Я от этого его жеста в растерянности замираю. Заливаюсь краской смущения и стыда. Он же — в шоке пялится на мою скулу. Сжимает челюсти до зубовного скрежета и прищуривается.

— Отпусти, — резко сбрасываю его руки.

Не хочу, чтобы он ко мне вот так прикасался. Ни он, ни кто-либо другой.

Беркутов отступает на шаг, но пройти не дает.

— Кто? — мрачно задает всего один вопрос, толкая меня плечом назад, когда пытаюсь протиснуться мимо него.

— Отойди!

— Я СПРАШИВАЮ ЛИСЫЦЫНА, КТО? — повторяет, явно теряя терпение, с которым у него большие проблемы.

Его глаза сверкают чистым гневом, а яростный взгляд пробирается под кожу.

— Никто, сама, — зачем-то отвечаю, сглатывая.

— А это тоже САМА? — хватает меня за руку, чуть сдвигая рукав.

Красная полоска, которая отчетливо проступила на бледной коже, вообще не дает шанса на ложь. Но мне все равно. Я не обязана ему ничего объяснять.