Шрифт:
— Я сама разберусь со своими пробелами! — ставлю его в известность и направляюсь к двери, нервно поправляя лямку тяжелого рюкзака на плече.
— Разберешься, как же! Для тебя геометрия — темный лес.
— Мне не нужны занятия с тобой, ясно?! — гну свою линию я.
— Будто мне нужны! — раздражается этот выпендрежник, облокачивается о дверь и складывает руки на груди.
— Так давай скажем им об этом! Элеоноре, Венере. Уж лучше я буду каждый день мыть спортзал, чем проводить час в твоем обществе! — честно признаюсь я, вставая напротив.
— Да, мыть полы у тебя получается отменно, — соглашается этот упырь, потирая подбородок.
Козел!
— Открой мне дверь! — приказным тоном обращаюсь я к нему. — Немедленно!
— У меня договоренность с Борисом, усекла?
— Я сама подойду к Невзорову. Вот прямо сейчас подойду и скажу, что мы не можем заниматься! Потому что… Потому что ты, Беркутов, невыносим! Пусть придумает что-то другое. Я на все готова!
Он усмехается, запрокидывая голову, а я опять непроизвольно краснею. Снова глупость сморозила, а он и рад.
— Детский сад, Лиса, ей богу. Я уже пытался его в этом убедить. Сказал, что ты мне поперек горла и в печенках.
Ну какая скотина!
— Взаимно! — выдыхаю сердито. — Отойди от двери, или я…
— Или ты что? — произносит насмешливо, с неприкрытым скептицизмом во взгляде, осматривая меня с ног до головы.
— Или я за себя не ручаюсь! Вот что! — объявляю грозно.
— Как страаашно! — издевательски цокает языком. — Прямо пятьдесят килограммов ярости…
Я начинаю чаще дышать. Дурной знак. Этот мальчишка имеет удивительный дар — моментально выводить меня из равновесия.
— Скоро, Лиса, по тебе анатомию можно будет изучать, как по нашему Пете из кабинета биологии.
Петя — это, чтоб вы понимали, раритетный скелет, наглядно демонстрирующий количество костей в человеческом организме.
— Придурок…
— На завтра передавали усиление ветра, — манерно растягивая слова, сообщает он. — Кирпич на шею привяжи, не то взлетишь в небо, как Мэри Поппинс.
Иесусе!! Как же он меня бесит!
— Отдай мне ключ! — решительно протягиваю вспотевшую ладонь.
— Ты вообще там что ли не ела в этой своей больнице? Голодовку объявила? — спрашивает, не обращая внимания на мою руку.
— Не твое дело! — огрызаюсь, опустив ладонь.
Этот его вопрос меня смущает, потому что есть одна деталь, о которой я узнала в день своей выписки.
— А чье? Этого твоего, на черной приоре? — выдает он, пренебрежительно фыркнув. — Сколько ему лет вообще?
Чего?
— Ты следил за мной, что ли? — прищуриваюсь и ошарашено смотрю на него во все глаза.
— Окстись! — качает головой, тяжело вздыхая. — Так, мимо проезжал…
— Мимо значит, — ядовито повторяю за ним я.
— Ну да, говорю же…
— А пакеты свои с продуктами передавал тоже, когда МИМО ПРОЕЗЖАЛ? — интересуюсь, набравшись смелости.
— Че? — тушуется, но правда всего на секунду. — Бредишь, что ли, какие такие пакеты?
— Которые из «Азбуки вкуса», Беркутов! Илья их мне не передавал, Паша и Даня тоже. Значит, ты! — делаю логический вывод.
— Гениальное умозаключение. Оно мне надо? — вздергивает бровь.
— Вот ты мне и скажи, — пожимаю плечами.
— Ты несешь чушь несусветную, — небрежно отмахивается он. — Не понимаю, о чем речь совершенно.
— Не нужны мне твои подачки, понял? И извинения твоих друзей тоже! Не смей подсылать ко мне Пилюгина и остальных. Я не прощу издевательства над собой, ясно?
— Подходили значит, — мрачнеет он. Хмурит брови и злится.
— Пусть не приближаются ко мне даже! — твердо предупреждаю я его. — Управы на вас нет, обращаться в полицию бесполезно, но если я расскажу Илье, он вывезет всех твоих друзей в мусорных пакетах, понял? Так что оставьте меня в покое!
Я всего-навсего пугаю естественно. Паровозову про случившееся ночью на Рублевке я, конечно, рассказывать не стану. Потому что он поступит именно так, как я озвучила. И точно после этого попадет в тюрьму.
— Ну нааадо же, — смеется Беркут. — Так ты, Лиса, еще и с криминальным авторитетом связалась?
Я в ответ молчу.
— Чего ж этот твой Аль Капоне[16] Валеру-то прошляпил? — презрительно кривит губы идеальной формы. Я застываю, словно статуя. Откуда ему известно имя сожителя матери?