— Как он поживает, кстати? — любопытствует будто невзначай, но я замечаю, как по лицу туда-сюда начинают ходить желваки.

— Почему ты спрашиваешь? — сглатываю и внимательно смотрю на него. Во рту внезапно становится сухо как в пустыне.

— Потому что я все знаю, Лиса, — прищуривается и пожимает плечом.

Произносит это с такой легкостью, словно речь идет о какой-то ерунде. Опускаю глаза в пол. Стыд нещадно заливает полыхающие щеки. Как тогда, когда он поймал меня под лестницей.

Я ВСе ЗНАЮ.

— Ты вернулась домой под утро, да еще и в моих шмотках.

— Замолчи!

— За это он тебя избил ремнем, я правильно излагаю?

Господи. Не хочу, не хочу про это вспоминать!

— Отдай мне ключ, — глухо и отчаянно звучит мой голос.

— Нет, — спокойно и холодно в ответ.

Боженька, дай мне сил, пожалуйста!

— Выпусти меня, Беркутов! — все еще не решаюсь посмотреть на него.

Как же я хочу уйти отсюда!

Он не двигается с места, ясно давая понять, что выпускать меня не намерен. Отпихиваю одноклассника и несколько раз остервенело дергаю ручку, хоть и понимаю прекрасно, что это бесполезно.

— А мамаша, Лиса? Она стояла и тупо смотрела? Не пыталась его остановить?

Глаза начинают жечь проступившие слезы, и я судорожно и отчаянно втягиваю носом воздух, чтобы не расплакаться. Еще чего не хватало. Только не перед ним.

— Валера ваш, гребаный воспитатель, должен был собрать манатки и убраться. И лучше тебе сказать мне, что он так и сделал, — слышу я за спиной и перестаю бессмысленно мучать дверную ручку.

Замираю. Что это значит? Валера неспроста покинул нашу квартиру?

Я гипнотизирую деревянную поверхность, а Роман, кажется, подошел ближе, потому что его голос, пропитанный ядом, звучит совсем близко.

— Мне жаль, что ты не видела в ту ночь это никчемную мразь. Он сам во всем признался, наивно полагая, что я его вот так запросто отпущу.

— О чем ты? — не могу поверить в то, что слышу.

— Скулил как пес, извиваясь на полу, — равнодушно продолжает рассказывать он. — Корчился от боли, извинялся, умолял о пощаде.

— Ты…

Оборачиваюсь и натыкаюсь на его взгляд. В нем столько жестокости и гнева, что по спине непроизвольно бежит холодок.

— Спасибо твоим болтливым соседям. Будь уверена, мучилась эта сволочь долго, — уверяет меня он. — Штаны мои даже попортил. Вырядился, клоун…

Мучилась эта сволочь долго… Он его избил?

Я сглатываю тугой комок, вставший в горле и пытаюсь переварить услышанное. Искренне не понимаю, зачем ему это нужно было. Просто в голове не укладывается.

— Открой дверь, — повторяю настойчиво.

— Скажи-ка, Лисицына, давно твоя мать пьет?

Что угодно от него ожидала услышать, но не вопрос на ту тему, которая болью отзывается в моем сердце. Ни с кем. Ни с кем я не готова обсуждать свою мать, а с человеком, который старательно портил мне жизнь на протяжении двух лет, тем более.

— Давно ты не единственный ребенок в семье? — вскидываю подбородок и внимательно наблюдаю за его реакцией.

Аж в лице переменился.

— Я тебя предупреждал, — цедит он и моментально берет себя в руки.

— Этот Савелий, кто он?

Лучшая защита — нападение, верно? Мне кажется, что в случае с Беркутовым — ответ однозначно да.

— Тебя это не касается, поняла? — разрезает тишину его ледяной тон.

— А твое отчество… Роман Александрович? — деловито обращаюсь к нему я. — Да только отца твоего вроде как Сергеем зовут.

— Лисицына, — на секунду прикрывает глаза.

Трехочковый, пожалуй.

— Знаешь, а мне ведь стало жутко интересно, — нарочно продолжаю я. — Набрала в поисковой системе данные о твоей семье и вот сюрприз, не обнаружила ответа на эти вопросы.

Недовольно поджимает губы и склоняет голову. Ему явно не по душе вот такой наш разговор.

— Скажи-ка, Беркутов, — пародирую я его тон, параллельно поражаясь своей смелости. — Этот ваш особняк полон скелетов, не так ли?

Надо видеть его лицо. В глазах мелькает предупреждение и угроза. Я точно по минному полю иду. И с минуты на минуту будет взрыв. Атомный, похоже.

— Закрой. Рот, — голос полон стали.

— Неужто мальчика в той комнате вы ото всех скрываете? — все же выдаю свою невероятную версию я.

Шах и мат.

Задышал чаще. Грудь под рубашкой вздымается. Уничтожает меня тяжелым взглядом. Аж не по себе становится, но меня уже не остановить.

— Как это низко, если честно. Дай угадаю, больной мальчик совершенно не вписывается в эту вашу идеальную картину?

— Замолчи! — нависает надо мной грозовой тучей.

— Не я начала! — напоминаю я ему.