Джейсон Хаберн, меценат, попечитель фонда Хаберна: «Вы хотите знать мое мнение? Мне почти 90 лет, из которых последние 39 я провел, занимаясь одним — спасением детей, которые стали жертвами чудовищных ошибок человечества. Я хочу, чтобы эти ошибки никогда больше не повторились. Чтобы наши дети жили в обществе, в котором не подвержены насилию и голоду, где им доступны образование и медицина, где создана безопасная для них окружающая среда. Со времён, которые мы прозвали «Тёмными», было сделано многое, чтобы достичь этого. Новая война стала огромным шагом назад. Хаос в нашем государстве станет еще одним шагом назад. И я не могу быть рад этому. Лично я аполитичен. Я не требую этого от остальных: власти и их решения могут нравиться кому-то, а кому-то нет. Но мы не должны забывать о детях, за будущее которых каждый из нас ответственен. Мы не должны переходить грань дозволенного».

Бингвен Фэн, генеральный секретарь ЦК КП Евразийского Союза: «Десятки лет мы слышим от лидеров Содружества упреки и нравоучения в свой адрес, противопоставления их «свободного» общества нашему «несвободному». Любопытно, что речь об этом заходит каждый раз, когда мы обращаем внимание, что гражданам нашего государства принадлежат в нем все ресурсы, тогда как их граждане — лишь винтики в капиталистической машине, которая наделяет колоссальными ресурсами крохотную группу людей, которая делает крайне мало, чтобы поделиться своими избыточными благами с теми, кому они нужнее. Ведь ответить на этот простой аргумент, который капиталистическая пропаганда окутывает клеветой уже больше столетия, по сути, нечего: факты налицо. И тогда «личная свобода», неосязаемый, эфемерный ресурс, овеянный в западной культуре романтизмом, бросается на другую чашу весов, становясь для людей решающим аргументом в пользу выбора эксплуатационной модели общества. Я рад, что сегодняшние события в очередной раз продемонстрировали истинную цену этого ресурса в Содружестве. И я верю, что эти события заставят людей задуматься».

Лишь дочитав материал до конца и еще немного полистав ленту новостей, я заставил себя выбраться из водоворота информации, которая менялась и уточнялась уже даже не каждый час, а по несколько раз в минуту.

Все средства связи на моем коммуникаторе на время полета были отключены. Пока мы не приземлимся в Сент-Этьене, я не буду доступен для любых звонков и сообщений — не столько из соображений безопасности полета, сколько из соображений моей личной безопасности. Но мне было сложно представить себе, какое количество пропущенных сигналов я увижу, как только снова открыто появлюсь в Сети. Сложно было представить, что сейчас происходит в штабе НСОК, как там лихорадочно пытаются сейчас вызволить из полиции угодивших туда отставников и как ломают голову над тем, куда вдруг запропастился Димитрис, мать его, Войцеховский, один из тех, кого они избрали своими лидерами, кто вчера разглагольствовал перед камерой, кто возглавил их и повел на площадь. Я в очередной раз ощутил стыд из-за того, что я сейчас здесь, а не там.

Посмотрев на Лауру, я увидел, что она задумчиво смотрит на меня.

— Безумный день, — произнес я.

— Димитрис, пока мы тут, на борту, я хотела бы знать больше, чем то, что было в твоей записке, — твердо сказала она.

Я открыл было рот, чтобы начать, как всегда, возражать, ссылаясь на ее безопасность и еще на тысячу веских причин. Но она ласково прикрыла мне губы ладонью и сказала:

— Давай больше ни слова о том, что ты хочешь сказать. Больше никаких тайн и недомолвок. Либо мы доверяем друг другу до конца, либо не доверяем вообще.

Некоторое время я размышлял. Затем начал говорить. И мы проговорили, почти не умолкая, практически весь остаток времени, которое гиперзвуковой самолет нес нас сквозь стратосферу через половину Земного шара.

§ 27

С тех самых пор, как в далеком 2076-ом я в качестве беженца побывал в аэропорту Сент-Этьена, едва сумев выбраться оттуда в целости и сохранности, я так и не бывал тут больше. «Чартерный город» в сердце Европы, население которого к 2095-му превысило 1 миллион человек, имел репутацию одного из самых инновационных и интересных: он был не только центром деловой активности, где размещались фондовые биржи, финансовые учреждения и штаб-квартиры многих корпораций, таких как «Дженераль» и «Нью Эйдж», но и центром развлечений, куда съезжались каждый год миллионы туристов из Содружества. Хорошо помню, в 87-ом одна девчонка, с которой у меня тогда был небольшой роман, едва не уговорила меня метнуться сюда на уик-энд. Но все-таки меня сюда не тянуло: давили воспоминания.

Когда наш самолет вырулил к терминалу и мы с Лаурой ступили на трап, внизу которого нас уже ждала беспилотная машинка, а позади высился корпус терминала, я поморщился одновременно от яркого дневного света (вылетев из Сиднея около полуночи и преодолев половину Земного шара на гиперзвуковой скорости всего за два с лишним часа, мы приземлились в Европе в разгар дня) и от ярких флэш-бэков из прошлого: толпы беженцев, озлобленная охрана, потасовки, хромой старик по имени Андерс Кристиансен, азиатка с ребенком по имени Уоллес, пятна крови на полу…

— Все в порядке? — поинтересовалась Лаура.

Ей было бы сложно меня понять. Для нее Сент-Этьен, где она провела с 84-го по 90-ый года, то есть период с 18 до 24 лет, должен был ассоциироваться со студенческими временами, полными легкомыслия и романтизма, расцветом молодости и свободы.

— В прошлый раз, когда я был в этом аэропорту, меня встретили тут не очень приветливо.

— Тебе не о чем беспокоиться. Для всех резидентов Содружества наций здесь 30-дневный безвизовый режим. Никаких формальностей. И никого здесь не интересует, какие у тебя проблемы в Сиднее.

Ее прогноз оправдался. Сквозь стеклянное здание новенького терминала (не того, где я был в 76-ом) мы прошли без единой остановки, по «зеленым коридорам», позволив электронике самой нас просканировать и зафиксировать данные о нашем въезде. Ни один из сотрудников частной охраны аэропорта или таможенников не проявил к нам ни малейшего интереса.

Когда мы вышли из терминала, я признался, что смотрится город и впрямь впечатляюще. Прямо перед аэропортом бил сотней струек в небо огромный фонтан с разноцветной подсветкой. Задним фоном ему служил город с невысокой (до 25–30 этажей) застройкой, над которым парили тысячи разноцветных аэростатов. Некоторые были крохотными, а некоторые — значительно превышали размером дирижабль «Гинденбург», некогда считавшийся самым крупным объектом такого рода в истории, и напоминали парящие в воздухе огромные корабли, дома и дворцы. Аэростаты были визитной карточкой города: в них располагались отели, рестораны, торгово-развлекательные центры и любые другие заведения, которые только можно было себе представить, куда всех желающих доставляли небольшие маршрутные аэростаты и такси-челноки, бывшие здесь основным средством туристического транспорта. Я не раз видел эти пейзажи на картинках и видео, но вынужден был признать — в жизни это выглядит на порядок более впечатляюще.