Она ничего не говорила, и я тоже ничего не сказал. В этой жаркой темноте не было места для языка слов — лишь для языка прикосновений и дыхания. В этот момент я не помнил о том, как я выгляжу, не придавал этому значения. Я повернулся к ней, нашел своими губами ее жаркие губы. Мы слились в жарких и страстных объятиях, прикасаясь друг к другу всем телом, млея от ощущения тепла, от запаха и вкуса друг друга. Её рука всё ещё была на мне, она становилась всё настойчивей, всё быстрее. И я вдруг ощутил, как какой-то переключатель вдруг сдвигается в мозгу, высвобождая древние инстинкты, и волшебное ощущение, будто впервые, растекается по телу, приводя в чувство шестеренки, о существовании которых я уже успел забыть.

Внезапно нахлынувшее чувство поглотило меня с головой, ошарашило, словно подростка, который ощутил такое впервые. Я не сдержал стона, полного волнения, когда ощутил свое мужское достоинство напряженным до предела. Ощутил себя в древней, как сам мир, роли самца, полного сил, захлебывающегося от переизбытка тестостерона, едва сдерживающего звериный рык.

Сам не успел заметить, как я решительно подмял девушку под себя, возвысившись над ней всей шириной своих плеч. Она не сопротивлялась мне, а лишь млела, как жертва, пойманная охотником, и желавшая быть пойманной. Быстро и возбужденно дышала, влажная и податливая, желая лишь одного — принять меня в себе, ощущать себя покорной самкой. И я готов был дать ей это, готов был вставить и долбить, как отбойный молоток, жестко, как она любит, если судить по ее видео с Грантом, забываясь в неистовстве.

Перед моими глазами вдруг проплыл кошмар, который мне уже приходилось видеть: лицо Лауры подо мной; страх в её глазах, когда она видит на моём лице безумие; моя ладонь, крепко зажимающая ей горло; рука, которая тянется к костылю, а может быть, к трости, лежащей у кровати, с тем, чтобы сделать то, для чего я, номер триста двадцать четыре, предназначен. Призрак этого кошмара предстал передо мной так неожиданно и явственно, что я обомлел — и вдруг ощутил, как зародившаяся было в глубинах подсознания агрессия исчезает, дыхание становится ровнее и тише.

Возбуждение не схлынуло, но вдруг приобрело совершенно новый оттенок. Я вдруг осознал себя: как человека, не как зверя. Осознал, что не хочу быть охотником, настигшим беспомощную жертву, не хочу забываться в животной страсти. Ведь есть нечто несравнимо более редкое, несоизмеримо более сложное и ценное — уникальная близость двух человеческих личностей, желающих слиться воедино не только физически, но и духовно, понять друг друга, раствориться друг в друге — так, как это могут сделать лишь существа, наделенные разумом и чувствами, выходящими за грани чистых инстинктов. Я осознал, что никогда не обижу ее, не сделаю больно или страшно, не заставлю чувствовать себя беспомощной жертвой — даже если она и нашла бы в этом какое-то болезненное удовольствие, корни которого уходят в ее первобытные инстинкты.

— Лаура, любимая, — прошептал я, замедлившись и нежно целая ее в губы.

Она тоже вдруг замедлилась, обомлела, как-то очень робко ответила на мой поцелуй.

— Я никогда не обижу тебя, ты знаешь это?

— Я знаю, любимый, — тихо прошептала она.

— И никому не позволю, — повторил я, целуя ее шею и грудь.

— Знаю.

Лишь тогда я вошел в нее — мягко и нежно. Меня переполнила такая буря ощущений, что от них закружилась голова. Потребовалось чудо, чтобы я не кончил в тот же миг. Я двигался поначалу медленными, но сильными движениями, каждый миг ощущая каждую клеточку своего тела, которая соприкасалась с ее телом, не переставал целовать ее в губы. Ее руки были у меня на спине, ноги — обнимали меня сзади.

— Давай, любимый мой. Давай, — шептала она.

Я не знал, на сколько движений меня хватит. Напрягал все свои силы, чтобы это продлилось как можно дольше. Но очень скоро ощутил, что больше не могу сдерживаться, и что бы я ни делал, меня застилает безбрежный океан удовольствия, которого я не ощущал уже много лет, смывает все искусственные барьеры неодолимой рекой. Я не смог сдержать крика, в котором восторг был смешан с изумлением от совершенно забытых ощущений, чувствуя, как моё воспрянувшее мужское естество высвобождает себя.

— О, Боже! — прокричал я, и бессильно опустил лицо на ее тяжело вздымающуюся грудь.

Не помню, долго ли мы пролежали нагишом в объятиях друг у друга, не делая ничего, кроме легких поглаживаний и нежных поцелуев. Никто из нас не произнес ни слова по поводу того, что случилось только что — это просто не требовало никаких объяснений. Я запоздало задумался о том, что кончил прямо в нее, без презерватива. Но решил, что это не так уж важно. После всего мною пережитого я все равно едва ли способен на оплодотворение. Да и имеет ли это значение, если шансов прожить достаточно долго, чтобы убедиться в этом, у меня практически не было?

Не переставая гладить ее, я первым нарушил молчание.

— Я теперь очень боюсь, Лаура.

— Почему?

— Еще совсем недавно мне было нечего терять. А теперь я боюсь, что могу потерять тебя. Что мои враги поймут, как ты важна для меня — и заберут тебя у меня.

— Ты ведь сам говорил вчера, что ты — человек. Не машина для убийства. Так вот — люди и чувствуют все это. Привязанность. Любовь. Страх. Это — их уязвимые места. Но они же — и самые сильные.

Я покачал головой, одновременно соглашаясь с ней и сомневаясь.