— Знаешь что, Димитрис, — с улыбкой мечтателя рассказал врач в среду на той же неделе, подходя к окну в углу палаты и теребя пальцем светлые жалюзи, сквозь которые в палату падали лучики света. — В один прекрасный день ты встанешь на ноги, сможешь подойти сюда, и увидеть то, что вижу я.

Приподняв секцию жалюзи, он радостно вздохнул и продолжил:

— Из окна твоей палаты, между прочим, просто замечательный вид! Стокгольм — самый красивый из оставшихся городов на Земле. В этом я тебя уверяю. Здесь всегда свежо и солнечно. Наш город стали называть «городом институтов» — здесь их больше тридцати. Каждый день по улицам гуляют студенты — молодые, веселые. Большинство наших улиц засажена елями и пихтами, это настоящие гиганты. Весь год они стоят, отбрасывая на улицы тень своих пышных ветвей, и источают изумительный аромат хвои. В прохладном теньке стоит множество деревянных лавочек, и повсюду журчат фонтаны. Нигде нет столько фонтанов, как в Стокгольме, уж ты мне поверь. Подумай только — тебе достаточно пройти всего несколько шагов, чтобы насладиться этим великолепным зрелищем…

— Вы не хуже меня знаете, что я не смогу сделать эти «несколько шагов», — пробурчал я, поглядев на то, что осталось от моей ноги.

— У тебя там настоящая искусственно выращенная коленная чашечка, Димитрис, которая стоит пятьсот тысяч фунтов, — категорически не согласился со мной Перельман. — Большая часть больных о такой только мечтает. Она приживется и разработается. Но для этого ты должен приложить усилия.

— Если хотите, чтобы я увидел Стокгольм — лучше покажите мне о нем фильм, док. А еще лучше — подключите к «виртуалке» и устройте там экскурсию. Я бы не отказался…

— Ну уж нет, — строго покачал головой врач. — В этом вопросе даже не жди, что я пойду на уступки. Тебе сейчас тяжело, я знаю. И велик соблазн спрятаться от реальных проблем в выдуманном мире. Но это — не выход. Так что этого мы не допустим. Я разрешу тебе лишь слушать музыку не более получаса в день. И не более часа читать выбранные статьи, которые Ульрика будет приносить тебе распечатанными крупным шрифтом на бумаге. А если захочешь увидеть что-то интересное за окном — встань и посмотри.

Я не злился на него. Понимал, что такова хитрая реабилитационная программа, направленная, в конечном итоге, на мое же благо. После разговора с доктором, прикрывая глаза, я буду представлять себе картины, которые он описывал. Посмотреть в это окно станет моей навязчивой идеей. По ночам мне будет сниться, как я поднимаюсь с койки и напряженно ковыляю навстречу солнечным зайчикам, проникающим в палату сквозь приоткрытые жалюзи. И эти переживания подхлестнут мой организм бороться.

— Что ж, будем пробовать, — прошептал я.

§ 48

Джо Слэш, мой физиотерапевт, больше всего любил потрепаться о своем — о спорте и о девушках. Должно быть, он думал, что болтовня отвлечет меня от болезненных процедур, которые он со мной проводил. Разговор он вел непременно в форме диалога, задавая мне множество вопросов, и не переставал при этом безжалостно массировать самые болезненные зоны, так что отвечать на каждую реплику приходилось сквозь собственные крики.

В ту субботу Джо рассказывал о городском чемпионате по регби, в котором он участвовал в составе команды медиков «Красный крест». Должно быть, Перельман передал ему, что я и сам когда-то занимался регби.

Во всех красках, какие способен придать рассказу о любимом спорте настоящий фанат, он описывал прорывы, которые он сделал, и хвастался своими неимоверными бросками. Каждая его история была пропитана восхищением к спорту, к духу соревновательности, к здоровому образу жизни и к сильным, тренированным мужчинам, одним из которых был и он сам.

Слушая его рассказы, я вспоминал собственную юность, когда был капитаном команды по регби в «Вознесении». Перед глазами представала свежая зеленая трава спортивных газонов, задорные крики игроков, бодрящие свистки судей и громогласные овации болельщиков. «Чтоб ты сдох, Слэш», — думал я в сердцах, мучительно ощущая свою нынешнюю немощь и беспомощность и понимая, что топтать подобный зеленый газон мне, скорее всего, больше не придется.

Затем проклятый физиотерапевт вспомнил и о боксе. Я сразу пожалел, что и об этом своем увлечении поведал Перельману и дал себе зарок впредь не распускать язык.

— Эй, знаешь что, Димитрис? Я все думал, откуда мне так знакомо твое имя. И вот я решил проверить его через Интернет. Имечко-то редкое.

— Ты очень зря занимаешься этим, — прошептал я. — Моему работодателю это бы совсем не понравилось.

— А, да плевать, это ж между нами! Чтоб меня, мистер Войцеховский, да ты же настоящий нокаутер! Ты же победил на олимпиаде в 82-ом году, правда ведь?! Богом клянусь, я в том году тоже пытался попасть на олимпиаду, но мне не удалось, один педик выиграл у меня по очкам в самом конце отборочного тура…

В моей памяти всплыла олимпиада и тот самый ринг, где я, на глазах тысяч ликующих болельщиков, нокаутировал «Молотильщика» Андрея Соболева, а следом за ним и самого непобедимого Диего Батисту, будущего чемпиона мира в профессиональном боксе. Я помнил, как я тогда взобрался на канаты и радостно приветствовал толпу, подняв вверх руки в перчатках, а из толпы мне улыбались друзья и сокурсники, и моя Дженни, и я чувствовал себя тогда таким чертовски счастливым — молодой, перспективный, полный сил.