— Хоть у кого-то все стабильно, — прошептал я, уверившись, что в жизни Дженни моя роль окончена уже много лет назад.

Перельману не удалось ничего узнать ни о Джероме Лайонелле, ни о Рине Кейдж, ни о Клаудии Ризителли. Это расстроило меня, но я утешил себя тем, что никто из этой троицы никогда не был особо публичным и активным в социальных сетях человеком. У каждого из них были свои причины, по которым их шансы не дожить до конца войны были высоки: у Клаудии — ее проблемы с властями Содружества; у Джерома и Рины — их бойцовский характер и неосторожный нрав. Тем не менее оставалась еще надежда встретить их.

И, конечно же, Перельман нашел информацию о Роберте Ленце. Я не раз слышал о нем и во время войны. При всей изолированности «Железного Легиона» от окружающего мира это имя было там известно. Он числился, кажется, советником министра обороны, и не был публичной персоной. Но о Ленце говорили как о весьма влиятельном человеке. Ходили слухи, что Роберт — один из «серых кардиналов», которые координировали связь между Содружеством и частными военными компаниями, заставляя эти громадные структуры, юридически отдельные, а в реальности неотделимые одна от другой, работать слаженно.

Роберту было уже шестьдесят пять. Он не занимал никаких официальных постов, окончательно став пенсионером. Но, судя по фотографиям и информации из социальных сетей, выглядел довольно бодрым. По фото я смог заключить, что мой бывший опекун увлекался яхтингом, рыболовлей, большим теннисом и игрой гольф, живя на солидной вилле в заново отстроенной «деревне миллионеров» в Марабу, куда он вернулся после окончания войны. Его сын Дэвид с женой имели четырехлетнюю дочь Софию, зачатую согласно закону. Ребенок выглядел жизнерадостным и беззаботным, каким могут быть здоровые дети, живущие в состоятельных семьях и окруженные большой заботой. На многих фотографиях девочка была запечатлена вместе с дедушкой и бабушкой. Загорелый Ленц в белом блейзере с эмблемой гольф-клуба широко улыбался своими безупречными зубами. На щеках, на подбородке и на груди под полурасстегнутой тенниской были видны седые волоски. На пальце блестело в солнечном свете старое обручальное кольцо, которое он носил все эти годы. Крепко обнимая внучку, он выглядел добрым и пушистым, как огромный плюшевый мишка.

«М-да, Роберт», — подумал я. — «Ты создал вокруг себя действительно райское местечко. Ты всегда оберегал свою тихую гавань от злых ветров. Но никто больше, кроме этих людей, не стоил в твоих глазах ни пенни. Всю свою жизнь ты шел по трупам, плел интриги, лгал и играл человеческими судьбами. Такие, как я, мой отец, Клаудия — мы были лишь пешками в твоей игре. Ты пригревал нас и прикармливал, словно дворняг, когда мы были тебе нужны. Твое добродушие было лицемерным и недолговечным. У тебя никогда не екало сердце и не дрожала рука, когда кем-то из твоих «питомцев» приходило время жертвовать».

Я не был настолько наивен, чтобы полагать, что Ленц, при реальном занимаемом им положении, не знает о моей судьбе и не способен помочь. Он не считал нужным этого делать. Скорее всего, за этим стоит даже нечто большее, чем просто безразличие. Теперь казалось практически несомненным, что он был причастен к интригам, которые велись вокруг меня, с самого начала. Он лгал, что не знаком с Чхоном. Нет, он действовал с ним заодно. Вероятно, именно Ленц в далеком 60-ом предложил моим родителям заключить «сделку с дьяволом», согласившись на генную модификацию своего еще не рожденного сына в обмен на его душу. А в 89-ом он помог Чхону заманить меня в «Железный Легион», так как считал, что именно там мне и место — выродку, созданному за деньги корпораций и им же и принадлежащему. Он прекрасно знал, что такое «Железный Легион» и что мне там предстоит. Но он не забивал этим голову и вычеркнул меня из списка своих проектов, не сомневаясь, что я не переживу той судьбы, которую уготовил мне Чхон. Лишь моя глупость и доверчивость не позволяли мне разглядеть истинные намерения этого человека и заставляли принимать его якобы участие ко мне за чистую монету.

«Интересно, что бы ты сказал мне, Роберт, если бы увидел сейчас меня? Вернее, то, что от меня осталось?» — подумал я, с ненавистью глядя на его фотографию. — «О, я знаю. Ты, как всегда, начал бы лгать. О, ты просто мастерски лжешь, это настоящий талант. Как же долго тебе удавалось делать из меня идиота! Но ты дьявольски умен. И ты понимаешь, что я больше не куплюсь на твою ложь. Поэтому не станешь и пробовать. Да и зачем? Я ведь отработанный материал. Можно забыть обо мне и наслаждаться райской жизнью на пенсии. Может быть, где-то в соседнем особняке живет и сам Чхон. Может, вы с ним, два закадычных дружка, любите иногда сыграть партейку-другую в шахматы. Как вы всю жизнь играли настоящими, живыми фигурами…».

— Димитрис, пора на процедуры! — голос Ульрики, вошедшей в палату, отвлек меня от рассматривания фотографий и я тут только заметил, что пальцы сжались с такой силой, что скомкали изображение Роберта с его счастливой семьей. — Надеюсь, с твоими друзьями, о которых ты спрашивал доктора, все в порядке?

— О, да, Ульрика. Мои «друзья» в полном порядке, — прошептал я, отбросив комок бумаги от себя прочь.

§ 47

Видя, что я начал охотнее идти на контакт с людьми, доктор Перельман был вне себя от воодушевления. Врач, несмотря на все свои заботы, не жалел времени, чтобы удовлетворить проснувшуюся во мне жажду общения. Он явно получил на мой счет строгие указания насчет тем, которых стоило избегать, и список таковых был весьма внушителен. Но он все равно умудрялся задавать миллион вопросов.

Он расспрашивал меня о моих любимых фильмах, музыке, играх, что я люблю есть на завтрак, а что на ужин, какое время года я предпочитаю и какую погоду, а также еще множество столь же общих и невинных вопросов, отвечая на которые мне не приходилось прямо выдавать важные факты своей темной биографии.

Так же охотно врач рассказывал о себе: о своей жене, о сыновьях, коллегах, о том, как он любит париться в русской бане, о своей коллекции старых моделей автомобилей, о любимой команде по крикету, об Интернет-магазине электроники, которым владеет его племянник.