Через пять минут я уже попивал предложенный стюардессой зеленый чай без сахара, просматривая одним глазом сводки новостей. «Режим ЧП в Сиднее отменен Парламентом», «Протектор раскритиковал действия сиднейских властей», «Свифту грозит отставка?!» — гласили заголовки, подтверждая в очередной раз правоту Роберта Ленца и его знание жизни.

Я задумчиво просмотрел запись выступления сэра Уоллеса Патриджа, сделанного в его резиденции в Канберре около полуночи. Сэр Уоллес, как всегда, излучал непоколебимую уверенность и энергию, однако это был один из редких случаев, когда на протяжении всего выступления он ни разу не улыбнулся.

«… Устав Содружества дает общинам право самостоятельно определять уклад своей жизни, не выходя за рамки наших общих ценностей, целей и приоритетов. И это право заслуживает уважения. Однако нельзя забывать, что наша сила — прежде всего, в единстве. Все мы, в первую очередь — представители человеческого рода и граждане Содружества, олицетворяющего нашу цивилизацию. И лишь во вторую очередь — члены территориальных общин, в которых живем. Когда мы видим, как на улицах Сиднея члены одной общины убивают членов другой — это не может считаться их «внутренними делами». Я глубоко разочарован недальновидными действиями политиков, которые довели социальный конфликт до такой степени эскалации. Применение силы и принуждения уместно для целей борьбы с преступностью и поддержания правопорядка. Но совершенно неуместно, глупо и даже преступно — для решения экономических и социальных проблем. Широкий инклюзивный диалог и продуманная общая стратегия — вот что требуется Сиднею и окружающим его общинам, чтобы навсегда перевернуть эту постыдную страницу их истории. Мне очень жаль, что я, Протектор Содружества, вынужден вмешиваться в дела общин. Но я убежден, что мое вмешательство необходимо, чтобы по улицам одного из наших прекраснейших городов перестала литься кровь. Кровопролитие прекратится сегодня же. А уже завтра все, в чьи полномочия это входит, сядут за круглый стол и разработают эффективный план решения кризиса. На утверждение этого плана у них есть неделя — иначе я сделаю это сам…».

Дослушав до конца, я, под впечатлением, покачал головой. Хоть Патридж выглядел спокойным, не стоило обманываться — только что я видел бога, метнувшего молнию, и эта молния изжарит задницу несчастного Уоррена Свифта дотла. Когда Протектор говорит, что «разочарован недальновидными действиями политиков» — даже идиоту становится понятно, что политической карьере мэра Сиднея пришел конец, и его заявление об отставке ляжет на стол сегодня же.

Итак, козел отпущения найден. Осталось только кучке умников выдать за неделю гениальную идею, что делать с Новым Бомбеем и подобными ему клоаками на окраинах Сиднея и других «зеленых зон». Хотел бы я посмотреть, как они решат эту задачку. Создадут очередной ничего не делающий комитет и выпустят ничего не значащую декларацию? Это не умиротворит разбушевавшуюся чернь. Перераспределят финансы в пользу бедных общин и смягчат внутреннюю миграционную политику? Надутые индюки вроде папаши-Мэтьюза этого не переживут…

Шасси коснулось взлетно-посадочной полосы аэропорта Ганновер-Лангенхаген в 22:00 по местному времени. Перелет через половину Земного шара не миновал бесследно для организма, и сложно было поверить, что спустя столько времени все еще пятница. Но крепкое здоровье и спасительный сон на борту помог мне чувствовать себя куда менее дерьмово, чем многие из окружающих пассажиров.

Мне не доводилось бывать в Ганновере ни до, ни после того, как он стал частью Содружества, так что мне сложно было судить, многое ли изменилось за три года, прошедшие с того дня, как флаг Содружества поднялся над местной ратушей в 2080-м, ознаменовав окончание трехлетней подготовки к интеграции. Знаю лишь, что немецкий город, избежавший ядерной бомбардировки во время Великой войны, считался «зеленой зоной». Здесь почти пятьсот тысяч человек жили в относительном комфорте под защитой озоногенераторов, наслаждаясь всеми благами цивилизации. В отличие от австралийских и новозеландских городов, население Ганновера даже немного снизилось после Апокалипсиса — количество беженцев, которых приютил город, не превысило число людей, умерших в Темные времена от «мексиканки», голода и холода. Как результат, город не поддался варварской застройке и сохранил свою живописную аутентичность.

Жаль, что мне не выпадет на этот раз шанса осмотреть его достопримечательности — я покину город, не выходя из транспортного хаба. Аэропорт был связан с главным железнодорожным вокзалом линией скоростного поезда. У меня было всего три часа, чтобы пройти необходимые процедуры и попасть на железнодорожный вокзал, откуда ровно в 01:00 стартует маглев Ганновер-Инсбрук. Это было одно из немногочисленных удобных транспортных сообщений между Содружеством и Альянсом.

За семь лет, миновавших с того дня, как я ступил на австралийскую землю в аэропорту Мельбурна, я еще ни разу не покидал территорию Содружества — лишь изредка путешествовал между различными «зелеными зонами» внутри него. Хоть мне, по долгу профессии, были хорошо известны миграционные правила, до самого последнего момента меня не покидали сомнения, удастся ли мне беспрепятственно вырваться из объятий Содружества, которое так крепко держало меня все эти годы.

Если бы я желал сойти в Ганновере, все формальности состоялись бы автоматически, но для прохождения внешней границы Содружества, вдобавок к заполнению электронной анкеты, требовалось провести беседу с сотрудницей пограничной службы. Пятнадцать минут ожидания, на протяжении которых я продолжал просматривать сводки новостей — и вот мой номерок уже высвечивается на табло, а в наушнике звучит голос, приглашающий меня к стойке № 22. За бронированным стеклом я вижу улыбающуюся молодую женщину не старше тридцати в бело-черной униформе, которая, несмотря на погоны, больше походит на сотрудницу аэропорта, нежели на офицера военизированного формирования. Общедоступная электронная метка вывела на мой сетчаточник ее имя — «Гертруда». Сразу заметно, что я на немецкой земле.

— Доброй ночи, гер Войцеховский, — оторвавшись от своих занятий, Гертруда одарила меня дежурной вежливой улыбкой, в которой, тем не менее, ощущалась неподдельная теплота — может быть, из-за того, что перед ней видный собой молодой мужчина спортивного сложения, путешествующий один.

Ее немецкий акцент был куда заметнее моего, если только он у меня вообще остался. Интернационализация и глобализация слабо коснулись Ганновера, 75 % жителей которого все еще считали родным языком немецкий.

— Здравствуйте, фрау Гертруда, — подыграл ей я, присев на высокий стульчик у стойки и добродушной улыбкой дав понять, что вовсе не хочу насмехаться над здешним колоритом.

Мое досье, я знаю, уже было в этот момент открыто перед ней, и сейчас она изучала его беглым, но цепким профессиональным взглядом, выискивая признаки, которые, согласно внутренним методичкам, являлись индикаторами для подозрений. Я не ожидал, что в моем досье может оказаться нечто подобное: может быть, в закрытой его части, которую ведут в СБС, но уж точно не в общедоступной, которую видят обычные бюрократы.