— Другую ты бы и не выбрал, — отвечаю я, борясь с подступающими слезами. Спасибо ветру, что безжалостно бросает волосы мне в лицо.

— Так… Ты и Соколовский…

— Мы родители Степы… Не более…

— Мне показалось…

— Тебе показалось.

Уединение нарушается еще одним желающим подышать свежим воздухом. Матвей. Он осторожно вешает мне на шею мой тонкий шарфик. Так себе предлог вмешаться в наш со Стефаном тет-а-тет. С одной стороны жест вполне невинный, но, кажется, Соколовский метит территорию.

Глупость какая.

Не может он знать о нашем прошлом со Стефаном. Да хоть бы и узнал. У Ашкетова в доме невеста сидит — ей хоть сейчас на голову корону Мисс Мира надевай. Я ей не конкурентка, даже если бы и захотела ею стать.

Хотя, может быть, я и хочу.

А может, просто пьяна.

Бесцеремонный хлопок двери добавляет в нашу компанию Степу.

— Вы чего тут застыли? Там Тамара Яковлевна торт режет. Мам, не стой на ветру, продует.

— Я домой поеду. Голова болит ужасно. Извинись за меня перед Тамарой.

— Я с тобой.

— Нет.

— Я вызову тебе такси, отвез бы сам, но выпил, — встревает Стефан.

— Еще чего, — перебивает того Соколовский, — Я сам отвезу! Сейчас только за ключами схожу.

— Я доеду сама.

— Мам, пять минут, я оденусь…

— Две минуты, Зой…

— Может, останешься на чай? Или кофе? Торт же…

Они галдят, перебивая друг друга, будя во мне невиданного зверя, что готов рычать и кусаться, бросаясь на окружающих.

— НЕТ! — рявкаю я, развернувшись к ним лицом. — Я поеду домой сама. Одна. Можно мне уже в конце концов сделать так, как я хочу, а не угождать вашим желаниям, требованиям и ультиматумам?!

Мое негодование возымело эффект. Мужчины замерли, раскрыв рты и больше не перечили. Входящий звонок оповестил о подъехавшем такси и я, развернувшись, иду прочь.

И никто меня не останавливает. А я… Я, противореча сама себе, даже не знаю, хорошо это или плохо.

Хочу домой.

И плакать.

Старею…

Зеркала врут. Бессовестно и беспощадно. В них нет ни сочувствия, на жалости, ни любви, ни превосходства. Замечали ли вы, насколько по-разному отражаетесь в зеркалах? Как стройнят они в примерочных дорогих магазинов, как до безобразия уродуют в дешевых парикмахерских, как преувеличивают каждое несовершенство в пудреницах, как равнодушно честны в родных ванных комнатах.

Зеркало, словно человек, может стать как другом, так и злейшим врагом. Добавить уверенности в себе или подсыпать соли на раны застарелых комплексов. Есть ли у вас такое зеркало, в которое вы никогда не смотритесь? Отражение в нем никогда вам не нравится. Оно чужое, гротескно-утрированное, словно советская антиалкогольная карикатура. И наоборот, есть родное зеркало. Домашнее. Оно, если и не скрывает следов усталости, то лояльно их смягчает, если и отражает несовершенства кожи, то лишь намеком, а не громким воплем, если и говорит о том, что ты — несовершенна, то жалеючи, как мама, а не бескомпромиссным плевком в душу.

Как понять, в каком из зеркал ты — настоящая?

И может ли на самом деле зеркало отразить всю действительность. И оно ли виновато в том, что отражение получается неожиданно разным. Или все дело в нас самих и в нашей способности в тот или иной момент воспринимать себя такими, какие есть?

Говорят, зеркала обладают памятью, и чтобы отражаться в них красивыми, нужно каждый день им улыбаться. Не знаю. По-моему, такой подход больше напоминает взятку. Самой мне ближе теория, что человек и его вместе с ним его отражение, становится красивее не тогда, когда изо дня в день скалится в зеркало, а когда ему самому улыбаются прохожие. Наверное, для этого стоит хотя бы иногда и самой им улыбаться, да вот только под грузом комплексов и страхом осуждения люди утратили эту способность.

Мы улыбаемся камерам своего телефона, выкладываем селфи на всеобщее обозрение и не обращаем никакого внимания ни на попутчика в маршрутке, ни на соседа, выгуливающего собаку, ни на случайных первых встречных.

Исключение составляют разве что маленькие дети, да и тем улыбаться стало страшно — матери нынче непредсказуемы в своем стремлении уберечь кровиночку от маньков.

Мне всегда хотелось увидеть себя со стороны. Своими собственными глазами. Подойти, рассмотреть, услышать… Оценить, так сказать, извне. И сейчас хочу. Пожалуй, даже больше чем когда-либо.

Потому что сейчас, вглядываясь в свое отражение в зеркале-друге, помнящем меня еще юной и беззаботной, я вижу лишь одни несовершенства.

Худое тело. Впалые щеки, синяки под большими глазами. Маленькая грудь с бледными растяжками. Продольный шрам от операции на сердце. Поперечный — от кесарева сечения. Большие розовые уши. Короткие тощие ноги.

Картинка смазывается соленой волной, и влага торопливыми ручейками скатывается к подбородку и капает ниже. Вот она — я. Битая жизнью. Украшенная шрамами. Без особых достижений. Со скучной, не особо-то и любимой работой, отнимающей непозволительно много времени и сил. Так много, что не остается больше ни на что.