Пока он просматривал документы, я наблюдала за ним. Он был так близко… Я даже чувствовала тепло его тела. В неярком, падающем сверху свете электрической лампы на лице его играли тени, подчеркивая суровую мужественность его черт. Отчего-то сердце мое стало биться сильно-сильно. Я смотрела на его руки с длинными аристократическими пальцами – ах, как мне всегда нравились такие мужские руки! У Франка руки были совсем другие – «крестьянские»: квадратные, с короткими пальцами. Но в этом русском чувствовалась «порода». Высокий и стройный, широкоплечий – у него, должно быть, очень красивое тело…

Не в силах бороться со стыдными и совершенно неуместными мыслями, я закусила губу и опустила глаза.

– Ну что ж, фрау Лангердорф… – сказал он, протягивая мне мои документы и обливая меня синевой своих глаз, – все в порядке.

Он склонил голову и скупо улыбнулся мне. Его улыбка была всего лишь вежливой – ничего более. Очевидно, он не понял, что происходит со мной. И тут на меня накатило отчаяние. Еще секунду назад я боялась, что ОН ЗАМЕТИТ, но теперь… теперь я готова была на все, лишь бы он остался со мной. Еще хоть ненадолго… хоть на полчаса…

А он, пока я продолжала в растерянности стоять в прихожей, вернулся в гостиную и принялся собирать свои вещи. Совсем немного вещей – и среди них ничего, что когда-то принадлежало нам с Франком… Что же делать? Ведь он сейчас уйдет, и мы никогда больше не встретимся!

Все мое тело била мелкая дрожь. Музыка продолжала звучать – и это подчеркивало драматичность момента. Моя любимая музыка…

Я поняла, что если ничего не предприму сейчас, то навсегда потеряю этого человека, с которым судьба свела меня во второй раз… И потом буду об этом жалеть всю оставшуюся жизнь.

Застегнув свой небольшой чемоданчик, он подошел ко входной двери, где я продолжала стоять в той же позе, у стенки.

– Что же вы не проходите, фрау Лангердорф? – удивленно спросил с теми мягкими нотками, что так характерны для русского языка. – Проходите. Ведь это ваша квартира… – Он сделал приглашающий жест рукой.

Его пальцы легли на ручку двери. И тут я сделала шаг вбок и закрыла дверь спиной, раскинув в стороны руки.

– Найн… – прошептала я, мотая головой и умоляюще глядя на него, – не уходи… Я тебя не гнать…

Он, недоумевая, смотрел на меня. Сначала он разглядывал мое лицо, затем его взгляд опустился ниже, и он оглядел меня с ног до головы. Моя грудь вздымалась, и лицо горело… Проблеск понимания мелькнул в его глазах; он прищурился и склонил голову. Легкая улыбка тронула его губы – и была она такая милая и ласковая, что все мне затрепетало.

Сглотнув, я продолжила говорить тихо и жарко:

– Ты… ты меня не знать, не видеть, не замечать… Там быть много женщин, и я один из них. Но я тебя хорошо запомнить, и говорить – ты мой спаситель. Я хотеть, чтобы ты остаться. Ты остаться, пожалуйста!

От волнения мой голос дрожал. Но мои руки уже не закрывали дверь – они теребили воротник серого френча.

Он еще раз посмотрел на меня долгим внимательным взглядом, а затем, поставив свой чемоданчик на пол, решительно кивнул и сказал:

– Хорошо, фрау Клара… я остаюсь. Хочется верить, что ты все понимаешь и отдаешь себе отчет в своих желаниях…

На самом деле с пониманием у меня было плохо, из его речи до меня дошли только отдельные слова. Но главным было то, каким тоном они были сказаны – спокойным, немного удивленным и умиротворяющим. Наверняка ему на войне доводилось стрелять в немецких солдат, но почему-то я была уверена, что он не мог отдать приказа убивать безоружных женщин и детей. В ТОТ ДЕНЬ он пощадил нас, но приказал своим солдатам без всякой пощады поубивать черных жрецов, и убийцы человеков в страхе бежали от разозленных железнобоких берсеркеров – разумеется, те, кто успел это сделать. Он, этот красавец русский, был настоящий герой, благородный и отважный рыцарь… Он остается. И мы оба понимаем, что это значит…

Ликование поднялось в моей душе. Все женское во мне пело и взывало, и дрожь нетерпения пронзала мое тело. Как давно у меня не было мужчины! И порой мне даже казалось, что во мне умерло всякое женское начало – на фоне творившихся вокруг ужасов, страха и безысходности это было неудивительно. Но этот мужчина пробудил во мне древний могучий зов. Все нежное и трепетное вмиг расцвело во мне с новой, сокрушающей силой – и это был настоящий зов жизни, который невозможно ни убить, ни обуздать в человеке, как бы ни топтали его душу; достаточно маленькой животворящей искры – и все возрождается, все снова тянется к свету и радости… И сейчас я чувствовала себя живой – наверное, впервые за долгое время.

Я лишь кивнула в ответ на его слова. Мы молчали, но это молчание не было неловким. На самом деле наш контакт углублялся – через жесты, взгляды, нечаянные прикосновения. Но тут я подумала, что даже не знаю его имени…

Я разулась, и мы прошли в гостиную. Остановившись у порога, я оглядывала свое жилище. Ничего не изменилось… Какое счастье – оказаться дома! Особенно после того, как попрощалась с этим домом навсегда.

Он стоял за моей спиной. Очевидно, он понимал мои чувства.

Пластинка закончилась, раздалось легкое шипение, а вскоре умолк и этот звук.