Первые снимки были цветными, но я почти сразу выяснил, что хорошего качества мне тут не добиться, а скверных цветных фотографий и без меня в мире хватает. "Едоки" стали черно-белыми. После нескольких экспериментов я понял, что не брошу эту серию, ибо она способствовала уничтожению несметного количества зайцев. Тут нашли выход присущие мне мизантропия и охотничий азарт; кроме того, у меня появился стимул приумножать свои умения, да и приятно было, чего греха таить, ощущать себя "настоящим художником". Некоторыми снимками из этой серии я искренне гордился; прочие меня просто устраивали - а это тоже немало.

Торман поначалу обозвал мое новое увлечение "бздыком" и демонстративно им не интересовался. Однако, некоторое время спустя, снисходительно вспомнил: "да, ты ж у нас жрачку снимаешь", - и потребовал коллекцию на просмотр. Поначалу ржал, потом вдруг помрачнел. Пробурчал что-то вроде "можешь ведь если хочешь", - услышать такое от трезвого Тормана было очень круто. Расчувствовавшись, Сашка предложил мне выбрать несколько снимков и отпечатать их в крупном формате, 60х40, что-то около того. Фотобумага такого размера была тогда дефицитом, да и стоила страшных, по моим меркам, денег. То есть, шеф сделал мне царский подарок.

Несколько отпечатанных снимков Торман повесил у себя на кухне. "Чтобы гости не обжирали", - примерно так звучала его мотивация. Что правда, то правда: мои "Едоки" могли лишить аппетита даже страдающего булимией. По крайней мере, отобранные Сашкой кадры.

В последнее время я серию забросил. Во-первых, оказий случалось все меньше. Во-вторых, отснятыми пленками можно было уже обмотать земной шар - ну, положим, не в районе экватора, а поближе к какому-нибудь полюсу, но мне казалось, что и это неплохой метраж. И, наконец, так уж я устроен, что не могу подолгу заниматься одним и тем же делом, а с фотоаппаратом я не расставался уже лет десять, вот организм и взбунтовался.

– Они их купили, твои снимки, - это раз, - огорошил меня Сашка.
– Забрали все, что нашлось у меня. По полтиннику за штуку - нормально, а?!

Я быстренько подбиваю бабки. У Сашки дома хранится восемь больших фотографий из этой серии; по пятьдесят каждая - вот вам и четыреста рублей. Даже если Торман заберет половину (а он заберет), я получаю двести. Неплохо, если учесть, что негативы остаются при мне. "Жизнь налаживается", - вспоминаю я свою любимый анекдот про бомжа, который хотел повеситься в общественной уборной, но передумал, обнаружив там бутылку с остатками портвейна и крупный чинарик.

– Второе. Им этого мало. Я сказал, что у тебя несколько десятков пленок отснято, и теперь они хотят выбрать самые лучшие. Я по-быстрому отпечатаю, деньги пополам, идет?

– Идет.

"Пополам" - это он, конечно, офонарел, но я не умею торговаться. Ну и ладно. В конце концов, без Сашки вообще не было бы ничего. Не только этих странных клиентов, а вообще - ни-че-го. О таких вещах я не умею забывать. И рад бы, да не выходит.

– Так что, нужно показать им пленки?
– спрашиваю.
– А где? Не в коммуналку же их ко мне тащить...

– Конечно тащить!
– орет Торман.
– Они же за тем сюда и приехали, чтобы на нашу жизнь полюбоваться. Они мечтают побывать в настоящей коммунальной квартире. Я с ними договорился, что попробую тебя найти и притащить сегодня вечером в "Белый", а потом мы, конечно, пойдем к тебе. Если ты просто принесешь им пленки, они взвоют от разочарования.

– Ладно, - ухмыляюсь зловеще.
– Будет им рашн экзотика. Если повезет, увидят даже, как Людмила Петровна ноги в кухонной раковине моет. Или как баба Лиза сидит в туалете, оставив дверь нараспашку, чтобы подкараулить тех, кто за нею, якобы, подглядывает. А если мало покажется, можно дождаться глубокой ночи и залезть в холодильник Ковальчуков: они там как раз сигнализацию устроили, у них в комнате колокольчик звенит, когда холодильник открывается... Настоящее экстремальное шоу, где они еще такое увидят!

– Макс, - проникновенно говорит Торман, не обращая внимания на дурацкий мой монолог, - вот тебе мой совет, постарайся с ними подружиться.

– Зачем? Они же фотографии покупают, а не меня... Нет, если ребята симпатичные, чего ж не подружиться... Но зачем специально стараться?

– Клевые чуваки, тебе понравятся... А стараться советую потому, что они меня о тебе вчера весь день расспрашивали. Сначала то-сё, поинтересовались, сколько тебе лет, да говоришь ли ты по-английски, или еще на каком языке... Я, кстати, ответил, что английский ты, вроде как, знаешь - не спиздел?

– Ну... будем считать, что нет, - вздыхаю скорбно.

Сразу после школы я бойко лопотал на заморском этом наречии, без особых усилий переводил тексты песен и даже книжки адаптированные какие-то в троллейбусах почитывал, а потом забросил сие занятие: стимула не было. Учить иностранный язык в совке, - думал я тогда, - все равно, что приговоренному к пожизненному заключению следить за модой. К счастью, времена стремительно менялись, и теперь у меня на горизонте замаячили смутные, но весьма соблазнительные возможности опозориться перед носителями этого самого языка... Эх!