Речи я произносил при каждом удобном случае и по любому поводу.

Темы выступлений были самыми разнообразными.

На физкультуре я разглагольствовал о вреде спорта для здоровья, на алгебре говорил о квадратуре круга и доказывал, что нуля не существует, на физике рассуждал об ошибках Ньютона и Эйнштейна, об эфире и о том, что американцы не были на Луне, на биологии я опровергал теорию эволюции, на географии обосновывал существование Тартарии, Гипербореи и Атлантиды, на истории обличал фальсификаторов, замалчивающих подлинную историю Руси, а заодно хвалил Гитлера, который, оказывается, был тайным другом СССР, и Геббельса, который и вовсе был тайным коммунистом. На русском языке я объяснял слова по методу Задорнова, на литературе доказывал, что Александр Пушкин и Александр Дюма – это один и тот же человек. На обществознании я восхвалял сталинские репрессии и призывал легализовать в стране рабство. И при этом я постоянно рассуждал о рептилоидах и жидомасонах, о Нибиру и конце света, о Боге и Дьяволе.

Все эти разглагольствования воспринимались учителями очень по-разному.

Юлия Николаевна со Снежаной Владимировной относились ко всему этому враждебно, учителя математики, физики и биологии – вполне терпимо, а Сергей Александрович с географичкой просто рассыпались передо мной в комплиментах.

Среди школоты реакция была куда более однозначной. Эта братия стала считать меня… Ну-у-у, не за бога пока что, но уж точно за какого-то очень уж сильного мага.

Словом, пиетет определённый был, но до откровенного богослужения тогда ещё не доходило.

Однако уже тогда мои проповеди на больших переменах собирали много народа.

Нина Ивановна, разумеется, пыталась со всем этим бороться, но как-то вяло.

Мусоров каждый день вызывать не будешь, в детдом всех слушателей не отправишь. Разгонять же эти сборища своими силами ей никак не удавалось. Поэтому старая немка ушла в глухую оборону и стала точить на меня зуб.

Антонина Боженко тоже, разумеется, не осталась в стороне. Она уже тогда отличалась большой дальновидностью и понимала, что всякая власть главным образом зиждется на невежестве.

Поэтому, собственно, маленькая украинская девочка стала думать над тем, как бы ей мои эти проповеди для своих нужд приспособить. К этим её потугам я тогда был равнодушен.

Когда уроки кончались, я шёл домой. По пути, как уже говорилось, шоколадки покупал. Обычно брал штуки по две, но иногда и по четыре.

Да, в то время я каждый день съедал как минимум по две плитки молочного шоколада.

Я тогда очень любил шоколад.

И не только шоколад, но и вообще всё сладкое и жирное: эклеры кремовые, торты тирамису и торты киевские, птичье молоко, конфеты шоколадные, картофель жареный, плов, шашлык, котлеты, пельмени и бифштекс. Всё это и многое другое я ел каждый день в огромных количествах.

Вот как только домой приходил и переодевался в домашнее, так сразу же и садился обедать. Объедался я так, что едва из-за стола встать мог.

После сытного обеда я, разумеется, ложился вздремнуть часик-другой. Просыпался я всегда в холодном поту (майка на мне была хоть выжимай) и с адской головной болью.

Вот сами представьте. Я просыпаюсь в своей постели от страшной, просто нестерпимой духоты. Душно настолько, что вздохнуть толком нельзя. Вокруг темно, хоть глаз выколи. Майка мокрая, одеяло мокрое, штаны – и те мокрые. Ощущение такое, будто ты обделался, ей-богу. Голова болит так, что заорать хочется. Притом болит везде: в переносице и в висках, во лбу и затылке. Пальцы, разумеется, отекли и распухли так, что ими пошевелить трудно. Лицо тоже всё опухло.

Вот так ты и лежишь в темноте и духоте, постепенно замерзая от мокрой одежды. А встать, главное, очень трудно. Частью это от головной боли. Малейшее движение усиливает её многократно.

Вставать, однако, нужно.

Тут уж если проснулся, то заново не уснёшь.

И я вставал, умывался, чистил зубы (я и после еды всегда это делал). А потом шёл на вечернюю прогулку.

Спал я обычно до семи, иногда до семи тридцати вечера. Гулял, соответственно, с восьми до десяти. Случалось, что и до одиннадцати задерживался.

Ах, как же было прекрасно гулять в это время по московским улицам!

Нет, такое удовольствие ни с чем нельзя сравнить!

Это вещь совершенно особая.

Её прочувствовать надо.

Я одевался, как и положено, в чёрную рубашку и костюмные брюки, обувал начищенные до блеска хромовые сапоги с высокими голенищами (они мне до колена доставали). Пока было тепло, так шёл, а как холодать стало – куртку сверху накидывать начал.

Маршрут мой, надо сказать, не отличался оригинальностью.

Я проходил сквозь мрачный, освещённый лишь несколькими фонарями двор, мало изменившийся с конца сороковых годов и видом своим заставляющий вспомнить о деятельности НКВД.

Ощущение, честно говоря, такое, будто я попал в какое-то малобюджетное российское кино про чекистов.

Из своего двора я выходил на шумный и оживлённый, сверкающий неоновой рекламой Багратионовский проезд.

Я шёл мимо ночного клуба «Зебра», куда в это время уже начинала съезжаться золотая молодёжь на роскошных спорткарах, мимо «Покровских бань» прямо на гордо высящуюся в свете прожекторов оранжевую громадину «Филиона».