– Будешь есть завтра! – раздражённо и коротко сказал отец, стараясь не смотреть дочери в глаза. – А сейчас – спать!

Меля молча повернулась и пошла в ванную.

Ванная комната была старая-престарая. Такая же, как и весь дом. Как и вся квартира.

Это была старая панельная пятиэтажка, которая едва пережила реновацию. Тогда жильцы массово поднялись на борьбу с этой заразив и победили.

С тех пор люди из управляющей компании возненавидели жильцов этого дома. Уже четыре года здесь ничего не ремонтировали. Трубы протекали. С потолков часто сочилась вода. Полы подтапливало.

В подъезде по стенам расползались граффити, по потолкам – разводы зелёной и чёрной плесени. Ночами по холодным лес ночным ступеням топали маленькими ножками пасюки.

Холодными осенними и особенно зимними ночами в старых, ещё советских оконных рамах подъезда дрожали хлипкие стёкла. Если их выбривало, то по подъезду и некоторым квартирам неделями гулял, завывая, холодный ветер. Он гулял до тех пор, пока кому-то из жильцов не приходило голову заклеить зияющую пустотно в раме скотчем или заткнуть её же кипой старых полотенец.

Квартира тоже была не новая.

Старые, предельно дурновкусные тёмно-зелёные обои в ни то псевдокитайском стиле, ни то в какой-то особой декадентской разновидности бидермейера. Убитый в хлам почерневший паркет. Покрытая трещинами и меловыми отложениями синеватая плитка в ванной и на кухне. Грязно-белые, выкрашенные в двадцать слоёв тонкие деревянные двери.

В тесной ванной горела лишь одна лампочка. В неприятном таинственном полумраке над треснутой раковиной умывалась Меля. Горячей воды не было. Её прелестное личико обдавал лишь монотонный шумный поток жёсткой ледяной воды.

Она вычистила свои маленькие острые зубки и направилась в кровать.

Меля была необычным ребёнком. Стоило ей выключить свет, предметы вокруг неё оживали и начинали двигаться.

Меля прошла в свою комнату. Это была тесная и тёмная конура. Отличное место для того, чтобы сдохнуть.

Крошечная комната. Пара метров в длину, пара в ширину. Может, чуть побольше.

На самом деле реальные размеры комнаты трудно было определить из-за хлама, которым она была переполнена.

Вдоль стен комнаты омерзительными аляповатыми громадами высились старые разваливающиеся на глазах шкафы. Их полки трещали и прогибались под тяжестью лежащего на них хлама. Дверцы их отваливались. Многие из них едва висели на хлипких крючках, которые заменяли им петли. Ящики не хотели закрываться, будучи заполненными хламом.

В темноте эти шкафы были похожи на скалы. Они напоминали те чудовищные береговые утёсы, которые Меля видела когда-то на картинках в большой старой книге, где рассказывалось про природу разных стран мира. Эти шкафы так напоминали прибрежные скалы Греции.

Когда выключался свет, Меле казалось, что это не старые доски трещат в шкафах под тяжестью вещей, а кривые кипарисы на скалах гнутся под порывами ветра. И это не клопы шуршат в старом трепье. Это морские волны бьются о грозные гранитные утёсы. И это не выцветшие обои синеют там, за шкафами, а ночное небо Эллады укрывает собою этот благословенный берег.

Старый зелёный ковёр, распластавшийся по зачерневшему паркету напоминал ей ночную гладь какой-то средиземноморской лагуны.

В комнате были голубые обои. Со временем они выцвели и стали противно-сизыми.

Правда, за шкафами их видно особо не было.

Перед окном стоял старый облезлый стол из ДСП. На нём высились стопки учебников и тетрадей и ещё старая настольная лампа. Она была очень старой, нардов пятидесятых, наверное.

Эта лампа была единственным источником света а комнате. Она горела тусклым желтоватым светом. Он приятно лился на стол и ковёр. Отблески его падали на отполированные тысячами детских ручонок сальные дверцы шкафов.

По утрам сквозь не мывшееся много лет окно в комнату немного проникал свет. Именно по утрам, замечу я, и именно немного.

Дом был старой пятиэтажной, стоявшей в окружении таких же пятиэтажек. На первых этажах её было всегда темно и сыро. Даже в самые солнечные дни свет не проникал туда.

Так было потому, что вокруг дома плотной стеной росли деревья. Их ветви утыкались в стены, холодными ветреными ночами стучали в окна. Они закрывали солнечный свет для жильцов этой злополучной бетонной хижины.

Деревья были выше самого дома. Только на последнем, пятом, этаже были окна, которые не были полностью закрыты чёрными ветками остролистых клёнов.

Одно из таких окон и вело в комнату Мели. Только две чахлые ветки утыкались в него, а иногда, по ночам, начинали громко барабанить по хлипкому стеклу.

Меля лежала на застиранных хлопковых простынях под тяжёлым пуховым одеялом. Она не спала.

Маленькая девочка разглядывала разбегавшиеся по потолку пятна плесени. В животе она чувствовала некую приятную наполненность. Это не была сытость. Скорее, просто ощущение того, что ты чем-то набит, как мягкая игрушка.