В этом, собственно, и заключалась вся борьба с подростковым алкоголизмом.

Впрочем, если по вине наших алкашей случалось нечто уж совсем экстраординарное, – в рамках исключения их могли вызвать на воспитательную беседу.

Беседы эти проводила Нина Ивановна. Как они проходили, я вам уже ранее описывал. Повторяться не буду.

Но пьяниц на такие допросы третьей степени вызывали редко.

А вот обычные прогульщики из кабинета социального педагога не вылазили. Некоторых туда вызывали по три раза в неделю, хотя до полусмерти колотили не всегда.

А знаете, почему всё было именно так?

Я вам скажу, почему!

Наши учителя рассуждали так.

Если школьник любит Гитлера и ненавидит евреев, обносит чудие карманы, играет в карты на деньги, употребляет наркотики и занимается анальным сексом в школьном сортире, – то ничего страшного в этом нет.

Режим работы учебного заведения это всё вообще никак не нарушает. Следовательно, вреда от этого нет.

Ну, а раз вреда нет, так пусть себе развлекаются дети.

А если школьники прогуливают уроки, то что тогда?

Прогул – это, как известно, нарушение режима работы учебного заведения.

Следовательно, терпеть такое нельзя.

Пьяниц ещё можно пожалеть. У них уважительная причина для прогулов имеется.

А простые прогульщики что?

Они-то прогуливают просто из лености.

Следовательно, никаких оправданий у них быть не может. А значит, наказывать их надо, наказывать!

Всё, как вы видите, очень просто.

Однако вернёмся к делу.

Про то, какая публика собиралась в мужском туалете на втором этаже, я вам рассказал.

Мужской сортир на пятом этаже тоже, конечно, был местом примечательным. Там собирались наши школьные инкруаябли.

Однако же про этот сортир я вам расскажу когда-нибудь потом. Да и про самих инкруаяблей – тоже.

Что же касается женских туалетов, то про них я вам ничего поведать не могу. Не потому, конечно, что нельзя, а потому, что я про это дело ничего не знаю.

Так что придётся тебе, дорогой читатель, маленько подождать. А то когда ещё какая-нибудь протоновка напишет о своей школьной жизни и поведает в том числе и про те дела, которые творились и творятся в наших женских сортирах.

Это, вероятно, случится ещё очень нескоро. Так что запаситесь терпением.

А мы вернёмся к делу.

Короче, заглянул я тогда в сортир. Думал, там эти пидорасы трутся.

А вот нет же! Облом вышел!

Не было в туалете никаких пидорасов. И вообще там никого в тот момент не было.

Я расстроился. Пошёл обратно.

Иду я, значит, себе по коридору. Никого не трогаю.

И тут вижу: пять человек шеренгой выстроились возле стены. Стоят по стойке смирно.

Перед ними расхаживает туда-сюда Тоня. Сама она вся как бы наклонилась вперёд. Руки у неё за спиной. В аккуратный замок сложены. В правой руке зажата покрашенная в белый цвет металлическая труба. Выражение лица у неё при этом такое, что просто смотреть страшно: просто дьявол какой-то, ей-богу!

Ходит она туда-сюда перед строем. Походка у неё немного шаркающая, но ходит она быстро.

Так вот, ходит Боженко туда-сюда, и орёт что есть мочи на весь коридор:

«Запомните, сукины дети! Так, сами по себе вы просто куски дерьма.

Но если вы будете работать на меня день и ночь, рисковать ради меня жизнью, то вы станете кусками дерьма на палочке! А оттуда, глядишь, недалеко до того, что вы когда-нибудь станете леденцами!

Главное в жизни – работать!

Работать, как проститутка работает своей пиздой! А не чесать хуй, валяясь на диване.

Будете валяться на диване, – хуй отвалится! А потому – марш работать, ебаные мудаки!».

Я постарался как можно незаметней прошмыгнуть мимо, чтобы только Тоня не дай боже не обратила на меня внимания.

Дурак! Внимание бы она в любом случае на меня обратила. Такой уж я человек, что на меня вечно все обращают внимание. Особенно когда мне это совсем не нужно.

Когда я уже почти прошёл мимо, за моей спиной раздаося оглушительный свист. Я обернулся.

Тоня пристально смотрела на меня исподлобья. Правда, взгляд у неё был не насупленный, как обычно, а скорее заманчиво-многозначительный.

– Эй, паря, – она поманила меня указательным пальцем, – иди-ка сюда!

Я осторожно подошёл.

Боженко тут же придвинулась ко мне вплотную. Между нашими лицами было, наверное, сантиметров пять, не больше.

На меня в упор смотрели переливающиеся странным и пугающим блеском огромные серые глаза.

– Чего здесь ходишь, а? – резко и тихо, почти шёпотом спросила Тоня.

– Извините, – дерзко ответил я, глядя Боженко прямо в глаза.

Тоне нравилось, когда люди перед ней унижались: тупили взгляд, переминались с ноги на ногу, мямлили, извинялись, заискивали, рыдали.