И я тоже рыбу из Москвы-реки много раз жрал. Уплетал за обе щеки каждый раз и всегда доволен оставался.

Так что ежели вам какой-нибудь унылый сноб с видом знатока будет говорить, что рыбу из Москва-реки жрать нельзя, – бейте его сразу в рыло. Этот человек – дурак и не понимает, что говорит.

Бейте его поэтому безо всякой жалости!

Получит разок-другой в глаз, – глядишь, и перестанет клеветать на нашу славную реку.

На самом деле в нашей Москва-реке обитает великое множество всякой полезной и очень вкусной живности.

Здесь водится форель, в изобилии встречаются щуки и сомы. Попадаются даже деликатесные угри. На дне живут речные раки раки и мидии. Острова и некоторые не слишком людные участки берега населяют бобры, ондатры и выдры.

Впрочем, об этих последних мы с вами ещё поговорим.

Обитающим в Москва-реке рыбам мы тоже уделим в будущем некоторое внимание.

Пока же остановимся на такой интересной теме, как раки.

Да, раки!

Что ни говори, а варёные раки – это совершенно отдельный разговор.

Знаете, есть в России такое выражение: показать, где раки зимуют.

О смысле его знают практически все, а вот о происхождении многие даже не догадываются.

Зимуют раки под камнями на дне водоёмов.

Так вот, в старые времена помещики заставляли своих крепостных нырять зимой в проруби, опускаться на дно и этих самых раков оттуда доставать. Раков потом варили и подавали на барский стол в качестве деликатесного блюда.

Добрая традиция не была забыта и в наше время. Во всяком случае у нас в школе.

Антонина Боженко всю зиму заставляла своих рабов нырять в прорубь за раками.

Не столько потому, что раков было нельзя купить (купить их как раз было можно), но потому, что ей просто нравилось вот так наказывать своих рабов.

Раньше я часто гулял возле реки. В том числе, конечно, и в зимнее время года. Мне поэтому частенько приходилось видеть, как происходила этого рода экзекуция, столь любимая Тоней и ненавидимая рабами.

Мальчишки-рабы приходили к полынье.

Полынья была столь узкой, что даже и ребенку протиснуться туда было нелегко

Один из них раздевался до трусов.

Затем мальчишка, весь трясущийся от холода и ветра, неустанно переминаясь на обжигающем снегу, брал бутылку рома «Аллигатор-олигарх» (про него я вам ещё расскажу дальше) в свои слабые дрожащие руки и делал несколько глотков прямо из горла бутылки.

Считалось, что ром помогает не замерзнуть.

Потом он одевал очки ныряльщика и медленно залезал в прорубь.

Нашему герою приходилось нырнуть на глубину в несколько метров, порыться под камнями, лежащими на дне реки, достать оттуда раков (если они там, конечно, есть), а затем вынырнуть назад. Нырять приходилось до тех пор, пока не получалось наполнить хотя бы одно ведро раками. На это нередко уходил целый день.

Тоня невероятно гордилась тем, что «у нас за эту зиму почти никто не умер», хотя самим рабам на подобных заданиях было в высшей степени невесело.

Естественно! Перспектива сгинуть в пучине ради раков, которые всю зиму подавались у Антонины к ужину, мало кому была приятна.

Впрочем, находились и те, кто сам решался на опасную работу.

Очень многие рабы сами специально напрашивались на участие в ловле раков, желая добыть себе снисхождение в глазах начальства. Добиться этого им удавалось нечасто.

Сама Тоня любила своих рабов стимулировала довольно жёстко.

Да, она этих балбесов именно стимулировала!

Сама она, должен заметить, очень любила это слово, – стимулировать. Она постоянно его использовала. И при этом никогда не забывала лишний раз напомнить о его происхождении.

Оно и понятно: глагол «стимулировать» происходит от латинского stimulus.

А stimulus, если кто не знает, – это такая палка для битья людей. С её помощью римские офицеры своих солдат стимулировали.

Об этом мы, впрочем, ещё поговорим.

Пока же вернёмся к ракам.

Помню я одну из своих прогулок по льду Москва-реки.

Самая середина января 2016-го. В Москве стояла отличная погода.

Обычно в январе и первой половине февраля у нас в городе стоят крепкие морозы.

В это время у нас здесь очень красиво: все небо стоит чистое-чистое, а цвет его становится не бледно-голубым, как это бывает летом, а глубоким и очень насыщенным голубым, будто все оно – один огромный сапфир.