На деревянной двери были вырезаны отвратительные твари, будто бы вылезшие из какого-то малобюджетного фильма ужасов годов восьмидесятых, черти, демоны, уродцы, срисованные напрямую с экспонатов петербургской Кунсткамеры.

Впрочем, самое страшное было не в этом. Изображённые резчиком мерзкие существа предавались чудовищному распутству.

Здесь были изображены все мыслимые и немыслимые виды половых извращений.

Особенно мне запомнилась такая сцена. Отвратительный, покрытый гнойными язвами чёрт испражняется прямо в рот какому-то одноглазому уроду с одной рукой и одной ногой. При этом и чёрт, и уродец предаются онанизму. У чёрта мужское достоинство было невелико, а вот у того урода оно было почти такого де размера, как и сам его обладатель.

Такие и похожие картины покрывали дверь всю поверхность двери.

Слегка изумившись, я решил ещё раз взглянуть на тыльную сторону двери, – ту, что выходила в ванную.

Посмотрел.

Там было то же самое. Тыльная сторона вся была изрезана подобными же картинками.

Резьба была грубой, по-настоящему варварской. Видно было, что делали это всё наспех и притом не слишком умелыми руками.

Казалось, всю это чудовищную панораму в жуткой спешке вырезал старательный, но при этом напрочь лишённый таланта психически больной дилетант. Напряжённо орудуя десятками острых как бритва стамесок, он тщетно пытался передать в этих уродливых образах нечто завораживающее. Он хотел вдохнуть в них жизнь, заставить их двигаться. Его целью было сделать их мышцы напряжёнными, движения – резкими или, наоборот, плавными, но обязательно живыми.

Ничего из этого у создателя не получилось.

Его нож кромсал дерево со всем возможным неистовством. Десятки закруглённых лезвий то зарывались в твёрдую древесину, то скользили по самой поверхности, лишь немного задевая кровавую толщу древесных волокон. Вырезаемые картины получались неживыми и механическими. Их движения были глубоко неестественны. Пропорции были искажены, перспективы нарушены.

Вырезаемые на древесине уроды становились ещё уродливее. Всё потому, что вырезал их урод.

Когда больной краснодеревщик закончил свою работу, – его подмастерья тщательно отшлифовали, а затем отполировали деревянную поверхность, покрыли её хорошим лаком, высушили и посадили на железные петли здесь, в тониной квартире.

Мы с Мишей прошли дальше.

Коридор в тониной квартире был недлинный, но примечательный.

Навощенный версальский паркет из грецкого ореха покрывали толстые и очень жёсткие ковры насыщенного алого цвета.

Обои из гладкого шёлка нежно переливались в тёплом свете электрических ламп. Полосы прикреплённой к стене матери образовывали удивительной красоты изображение: фантастические птицы поднимались над густыми зарослями диковинных цветов.

Такова была одно стена.

На другой была изображена сцена охоты на фазанов. Напряжённые в охотничьи костюмы девятнадцатого века, птицеловы с ружьями подкрадываются к спрятавшейся в траве птице. Птица была на первом плане, на втором – разные травы. Охотники были только на третьем плане. Из фигуры были выписаны искусно, но без особой точности. Они будто растворялись в сером осеннем небе, под которым совершалась охота.

Местами изображённые на обоях чудесные сцены прерывались. На стенах висели картины.

На той стене, где птицы поднимались в воздух, я разглядел нечто следующее.

Крупный кусок холста, помещённый в тяжёлую раму. Рама была тяжёлая, и картина тоже была тяжёлая. Не столько в физическом смысле, сколько в моральном.

Вот, что было изображено на том холсте.

Холодная полярная ночь. Огромная мрачная палата тюремной больницы. Высоченные потолки метра по четыре, дурно выкрашенные осыпающейся тёмно-зелёной краской стены. Большое, закрытое снаружи решёткой с толстыми прутьями окно. Посеревшая от времени белая деревянная рама. За окном видны заборы с вышками.

В тёмно-синем небе светит луна. Её призрачный голубоватый свет мерно льётся сквозь зарешеченное стекло в комнату. Пауками расползаются по дощатому полу зловещие тени от закрывающей окно решётки. Пол выложен старыми гнилыми досками, густо закрашенными какой-то грязно-коричневой краской. Весело играют на этом полу лунные блики.

В тёмные глубины палаты уходят два ряда некрашеных железных кроватей. На кроватях сидят чудовищные существа, в которых я не сразу опознал людей. Расписанные причудливыми узорами татуировок дряблые и тощие тела. Уродливые лица с явными признаками тяжёлого, далеко зашедшего вырождения. Маленькие тёмные глазки этих жутких существ похотливо мерцали каким-то особо жутким синеватым огоньком.

Возле окна в свете луны стояла совершенно голая женщина. Зритель картины мог созерцать её толстые, но в то же время упругие ягодицы, её крепкие длинные ноги, точёную фигуру древнегреческой богини.

Женщина была коренастая, крепкая и сильная, но в то же время мягкая, нежная и просто до невозможности красивая.

Зрители картины не могли видеть её лица. Она смотрела не на нас. Её взгляд был обращён к тем существам, что сидели на кроватях.

Так и стояла эта красавица в свете луны. На одну ногу она опиралась, а другую чуть выставила вперёд. В полумраке неточно проступал рельеф на толстых мускулистых икрах. Правая рука женщины упёрлась в мягкий, чуть выступавший в сторону бок, а левая была поднята над головой. Густые тёмно-русые волосы аккуратными волнами спускались на плечи, украшали собой затылок. Левую лопатку украшала изящно выполненная чёрной тушью татуировка – атакующий японский дракон. Яркий чёрный контур отчётливо выделялся на белой коже.