Но я заставила себя собраться и я помню, отчётливо и точно, что этот человек на цинковом столе в морге не был Боги. Браслет, конечно, аргумент и это первое, что я вспомнила и пока спорила с ними, немного пришла в себя от первого потрясения, собралась с мыслями и зрением, но браслет, действительно, можно снять, подумаешь, перекусил звено и свободен, почему Боги было не сделать это? И хотя я была уверена, что Боги не снял бы мой подарок, но всё могло быть.

Но главное было совсем не в браслете, конечно. Просто, это был не он, не Боги. Я его знаю близко много лет, помню, как совсем заросла волосами его грудь и волосы стали появляться на спине, что меня смешило, а он не верил и просил показать в зеркале. Я знаю, какой формы его грудь и плечи, руки… голова, в конце концов. Да, тот человек сильно обгорел, но форма тела не изменилась бы настолько, чтобы я могла ошибиться.

И теперь я стала чаще думать о Боги и вспоминать, какой он славный, верный друг и влюблённый. И как я жалела теперь, что просила его не звонить и забыть меня и Москву хотя бы на время. Как это получилось нехорошо… и как тревожно теперь, несмотря на мою уверенность, что я видела не его тело, я теперь волновалась о нём. Ведь паспорт-то как-то оказался при этом трупе. Наверное, это и было тем, что украли у Боги, когда вскрыли замки в его мастерской.

Но самое ужасное – это, конечно, Валера. Эта наша встреча.

Валера… и не в том дело, что он стал теперь неотразим, он всегда таким был для меня, хотя приятно было увидеть, какое у него, оказывается, лицо, скулы, профиль, лоб, какие блестящие шёлковые волосы, которые он распустил по плечам, когда мы оказались на улице, я смотрела на них в кафе, чтобы меньше смотреть в его лицо, в глаза…

Не хочу даже слушать, что он говорит, даже думать о том, чтобы, как он сказал, прийти в это кафе, где он собрался ждать меня каждый день, придумал, тоже мне… Быть с ним как раньше невозможно, и дело совсем не в том, что я и он не те, что были прежде, дело не в том, что наша жизнь не та, и даже всё вокруг нас иное, словно прошло не семь лет, а семьсот.

Совсем не во всём этом дело, потому что мы как раз, боюсь, всё те же…

Дело не во внешних переменах. Не в годах, прошедших с тех пор. Это ничего не значило. Отказавшись от Валеры, я сожгла саму себя, и пеплом засыпала глаза и сердце. Не Костенька, не Екатерина Михайловна, нет, им это было бы не под силу. Я всё сделала сама. Нет человеку большего врага, чем он сам. Я сама это сделала, да, меня вынудили, но я сделала, я отказалась от него, и даже не посмотрела в его глаза, мне достало глаз его матери, умолявшей меня не портить жизнь её сыну, оставить его, освободить от себя, будто моя любовь это удавка… И теперь мне хотелось, так же глядя в её глаза, спросить, стал ли её сын счастливее оттого, что, как она выразилась, я освободила его. Стала ли приятнее и светлее его жизнь, легче его сердце, свободнее душа? Он так же парит высоко над землёй, как было, когда мы были вместе? Екатерина Михайловна, стоило убить нас с ним ради того, чтобы он шёл дорогой, которая казалась вам верной?

Но вернуть теперь всё…

Я не могла. Из-за Марка, из-за Володи, даже из-за Боги и Вальдауфа. Они все в моей жизни, и с ними я другая, я не та, что могла теперь дать Валере то, что могла тогда, семь лет назад, быть потоком воздуха под его крыльями. Да и летит он теперь сам, я вижу это по его светлому лицу. Ему пришлось плохо, так больно, как, представить могу только я, но он это выдержал и выжил, не скатился в грязь, не спился, не потерял того, что делало его таким необыкновенным. Он стал даже лучше, я чувствую. Кого-то испытания ломают, других очищают и делают сильными, идеальными. Как шлифовка делает алмаз бриллиантом, как руда становится сталью.

Валере кажется, что для счастья ему нужна я. На деле ему никто и ничто не нужно, он прекрасен, и счастье в нём самом, оттого, как он чувствует и видит этот мир, это было в нём всегда и всегда будет, что бы с ним ни происходило. А я… ну что ж, испытывать влечение – это нормально. Вопрос в том, куда оно своим течением утянет нас обоих. Потому что Валера – это Валера, никто другой, а он способен заполнить меня полностью. А я уже не пуста и… не жива как раньше.

Валера…

Валера… ничто не сделало меня каменной пустыней, но то, что я сделала с тобой. Я слышала, как моя мама говорила с тобой через дверь, как она сказала, что я бросила тебя, что я отказалась от тебя, то, что я сделала тогда с тобой, с нами… я не видела твоего лица в тот момент, но я слышала твой голос, я чувствовала твою боль, но я не рванулась к тебе с криком, что всё это ложь, что люблю тебя, и что у меня нет ничего важнее и дороже тебя. Я не сделала этого, потому что моя боль была ещё больше, моя боль была невыносима, но я не позволила себе избавиться от неё тогда, я позволила тебе поверить и уйти. Почему ты поверил тогда, Валера?! Почему ты поверил? Почему ты ушёл? Чего ты хочешь теперь?..

Я поднялась с постели, потому что валяться без сна в третьем часу было уже невозможно. Пока я была больна, я была менее способна думать, слабость и сонливость владели мной. Но теперь я была здорова, и всё, что волновало меня, теперь не давало мне спать.

Полы в этой роскошной вилле, больше похожей на дворец в миниатюре, были выложены узорчатым разноцветным мрамором, что конечно, правильно в этом солнечном и всегда тёплом краю, но сейчас они мне показались ледяными, будто могильные плиты. От этого я сразу замёрзла, пришлось поискать не только тапочки, но и свитер, который я и надела тут же поверх сорочки. И вышла в сад.

Съёмка, как планировал Марк, прошла превосходно, конечно, здешняя натура понравилась всем, и фотографу, и осветителям и даже моделям, приехавшим тоже сюда. Получая удовольствие от процесса и нашего гостеприимства, от кухни, а повар был приглашён Марком из Милана на эти недели за большие деньги, он угощал всю компанию изысканными блюдами, вызывая дополнительные волны восторга у нас и наших гостей. В духе «Сладкой жизни» мы провели несколько дней.

Это всё было приятно, утомляло и очень отвлекало от моих мыслей, поэтому пока вилла была полна народу, было хорошо. Но вчера вечером и сегодня утром все разъехались и мы с Марком остались вдвоём. Когда от виллы по идеальной дуге дорожки отъехали последние автомобили, скрываясь за деревьями и идеально постриженными кустами, обрамляющими дорожки, Марк обнял меня, положив мне на плечо горячую тяжёлую руку.