Суав, глава Великого дома Верде распахнул окно, с наслаждением вдохнул полной грудью и довольно заметил:

— Я уже ощущаю весну в воздухе. Что-то меня эта зима утомила.

Глебол негромко, сдерживая голос, пророкотал:

— Вероятно, господин, это потому, что она оказалась непривычно холодной и многоснежной. Даже дезертиров среди солдат птенцов в эту зиму больше обычного.

Суав кивнул:

— Возможно.

Оставив окно открытым, вернулся за стол:

— Рассказывай.

— Всё идёт так, как и должно. Из ожидаемого то, что Адалио из Великого дома Тенебро как стратег всё лучше и лучше. В последний раз он сумел выиграть даже имея шестнадцать отрядов против двадцати восьми.

Суав хмыкнул:

— Но это не рекорд Кузни.

Глебол пожал плечами:

— Это сложно понять, господин. Раньше и птенцов на перековке было гораздо больше.

— Пропорцию вывести несложно. Сто тридцать против двухсот семидесяти это все же несколько лучше, чем битва Адалио.

— Хорошо, господин, — Глебол кивнул. — Через месяц, перед отправкой на экзамен, мы выкинем ему жребий для гонгана. Ему отдадим пятнадцать отрядов, ну а противнику двадцать девять. Ещё четыре отряда для его врага, уж простите, господин, взять неоткуда.

Суав расхохотался:

— Уел, уел, признаю, — впрочем, смех его не продлился долго. — Да, измельчала Кузня, а что достанется моему сыну, и подумать страшно.

Глебол не стал ничего говорить, промолчал. И Суав, вздохнув, спросил:

— За эти годы я тебя отлично выучил. Как и твои гримасы, когда ты врёшь. Всё идет как должно, надо же. Что из плохого ты приберёг напоследок?

— Лиал из Малого дома Денудо.

Суав огладил дерево стола, заметил:

— Наследник Дома, ещё слёзы на алтаре полыхали особенно ярко, когда он склонился в молитве к алтарю.

— У вас отличная память, господин.

Суав оборвал его:

— Сложно забыть, что глава какого-то Малого дома много о себе думает и до сих пор юлит, не желая платить выкуп за брата. Что с этим Лиалом?

Глебол развёл руками:

— Мои подозрения подтвердились. Не просто так его прислали к нам в Кузню. Его кровь очень слаба. Пока он следовал руслу обучения, то результат был налицо, он рос в силе и умениях, но он поссорился с Адалио из Тенебро и уже два месяца сходится с его людьми в поединках. И слабеет на глазах. Боюсь, его кровь не выдержала закалки, ихор буквально испаряется из его жил. Вчера на молитве он даже не сумел заставить алтарь дать ответ, так мало в нём осталось огня души.

Суав перестал оглаживать столешницу, ухватил чернильницу и принялся вертеть её, оглядывая так, словно видел в первый раз. Глебол молчал, пока Суав не поднял на него глаза и не спросил:

— Брат не говорил мне, что там всё так плохо. Что значит, слабеет?

— К ночи едва волочит ноги. Не справляется с заданиями. С каждым днём всё хуже держит меч.

— Сколько у него дезертиров в отряде?

— Удивительно, но ни одного, господин.

Суав покачал головой:

— Жаль, жаль.

— Мне тоже, господин. Это хороший талант, держать людей в узде. Но ведь король требует от нас другого, господин.

— И насколько всё плохо с этим?

— Очень плохо. Если перестал отвечать даже алтарь… — Глебол развёл руками. — Я боюсь, что на посвящении Хранителям, он не получит даже дара Возвышенного мечника.

— А если своей властью я прекращу эти поединки?

— Прошу простить меня, глава, — Глебол и впрямь склонил голову, положил руку на грудь. — Уже поздно. Боюсь, он выгорел дотла. Не идар, а простолюдин.

Суав с досадой оттолкнул чернильницу:

— Два месяца! Глебол! Два месяца! Куда ты глядел?!

Но он, вместо того чтобы вновь повиниться, напротив, поднял глаза, голос его был полон чего угодно: уверенности, решительности, но никак не сомнений или извинений:

— Я хотел проверить более жёсткий метод закалки птенцов. Схожий с тем, что применялся раньше.

Суав вздохнул:

— Ты отлично знаешь, что такого провала — птенца, который не сумел стать даже Возвышенным, мы себе позволить не можем. И выгнать его, как остальных, тоже не выход.