Засунув анализ сказанного подальше, выпила, понимая, что по-другому мне не расслабиться сегодня. Леня едва пригубил и налил мне снова.

— Расскажи, как ты жила все это время? — он прищурился как кот, который наперед все знает, как будет, но эта игра ему нравится. — Что нового?

— Жила, — пожала плечами. — С Машкой во Вьетнам летали. Необычно. Иногда нужна полная смена обстановки. Все новое: работа, машина, прическа…

Умолчала, что на работе подсидели, и пришлось уволиться. Машина — развалюха, требующая похорон из гуманности, а не ремонта.

— Я заметил стрижку. Тебе идет. Встречалась с кем-то? — он посмотрел прямо в глаза, ожидая ответа.

Нет, Леня, приняла постриг, выстроила монастырь имени тебя и заделалась там единственной монахиней, отбивающей поклоны перед твоей фотографией.

— Да, на работе познакомились. Ничего серьезного, — я отпила глоток, меньше всего желая вдаваться в подробности неудачного романа. — А ты? Что нового?

— Ты же знаешь, все новое: работа, машина, женщины.

— Догадываюсь, — усмехнулась я, чувствуя как новая порция алкоголя смешивается со вчерашней, принятой втихаря от бабушки, отключая мозги. — Ты не теряешься. Живешь на полную катушку.

— Так я не забиваю голову чепухой вроде чувств, — он отпил еще глоток, — кроме одного, над которым я не властен.

— И что же это?

— Я скучаю, Ань. Мы зря расстались, — он резко опустил бокал на столешницу.

Пламя свечей колыхнулось от резкого движения. Я вспомнила забывшуюся уже причину расставания.

— Ты улетел в Европу с…

— Это было ошибкой, — он подсел ближе, нашел руку и нежно сжал пальцы. — Я потом сто раз пожалел.

— Это акклиматизация, — приятный запах мужского парфюма щекотал ноздри, волосы у шеи шевелило теплое дыхание. — Чуть больше времени, и ты бы привык.

— Будь ты рядом, может быть, — прошептал на ухо, обжигая дыханием.

К запястью прикоснулись горячие губы, целуя. Он прикусил чувствительную кожу, и сознание поплыло, окончательно отключаясь. Чужие пальцы скользнули в волосы, чуть оттягивая голову назад. Губы нашли чувствительную родинку на шее. Язык выписывал узоры, спускаясь к ключице.

— Эй, молодежь! — во входную дверь ударили с силой. — Чтобы тихо было! Хватить порны устраивать! Милицию вызову! Тут приличные люди живуть! — голос старушки соседки заставил испуганно отпрянуть.

Я испуганно уставилась на видневшуюся в конце коридора входную дверь, туман желания улетучивался. Ленчик отчетливо скрипнул зубами и поднялся. С ненавистью глянув на входную дверь, за которой шоркали подошвы бдительных стариков, добавил децибел музыке и потянул меня в спальню. Я не особо сопротивлялась, уступая его желанию. Дверь захлопнулась, отрезая нас от остальной квартиры. Губы прошлись по шее и обжигающе коснулись мочки уха:

— Ты меня с ума сводишь…

Жаркий поцелуй требующий отдаться ласке, уступить настойчивому языку. Руки быстро и умело освобождали от одежды. Мои уступали в быстроте и умелости, снимая с него футболку. Пальцы прикоснулись к играющим под кожей мышцам и с наслаждением стекли по широкой груди к поясу джинсов, пробираясь за ремень. Брюнет рвано выдохнул, подхватил на руки, укладывая на постель. Спина коснулась прохладного шелка покрывала. Он замер, нависая сверху, жадно разглядывая, любуясь или запоминая.

— Иди ко мне… — одними губами пошептала, потянув за плечи на себя.

Резкий звонок телефона заставил испуганно замереть. Инстинктивно прикрыла голую грудь. Леня тихо выругался, приподнимаясь. Звонок повторился, оборвался, что-то отчетливо щелкнуло, над головой раздалось:

— Ленюшка, мы уже на даче, — дребезжал старческий голосок, — ты Мурзика покорми. Дед-мандет нас привез и завтра вернется, про Мурзика обязательно забудет. Пить старому не давай. Я чекушку в бачок от унитаза спрятала. Следи, чтоб не выпил. Деньги оставила под аквариумом. Я туда прячу от деда. Возьми сколько надо. Дед его не поднимет, а ты себе мороженко купи. Да на улице не ешь. Застудишь горло еще… И цветы поливай. Там водичка на скорлупках настоялась. Ею и полей. Она воняить серой, так ты противогаз, что в кладовке возьми. Да не перепутай с той, что для аквариума, как в прошлый раз, что рыбки сдохли. Все, унучичек, мы к понедельнику вернемся…

Щелчок оповестил об отключении автоответчика. Я закусила губу, чтобы не рассмеяться. Эротическое настроение испарялось. Коротко рыкнув, Леонид накрыл мои губы поцелуем. Пальцы скользнули в нетерпеливой ласке по ставшей чувствительной груди.

Щелчок я пропустила, и голос его бабули, казалось, стоящей рядом, стал полной неожиданностью:

— Унучичек, только не перепутай дедова каша в синей кастрюльке. В той, где череп и кости нарисованы. А Мурзиков суп в белой, на нижней полке. Я ему из потрошков рыночных сварила. Можешь и сам похлебать.

— Ба-а-а, да понял я!

Я закусила тельную сторону ладони, сдерживаясь и трясясь всем телом в беззвучном смехе. Ленчик сгреб меня в охапку, стиснул и выдохнул прямо в губы:

— Смеешься? Весело тебе?

— Очень, — призналась я, едва сдерживая хохот.

— Мы это исправим, — тихо пообещал брюнет, возвращаясь к прерванному процессу обольщения.

Пальцы скользнули по животу ласкающим жестом и нырнули под резинку белья, пробираясь к сокровенному.

— Нет, Ленюшка, им не все равно, что кушать. У деда желудок слабый. От супа начнется метеоризьм и понос. Опять отмывать стены в туалете придется. Старый он не попадает давно. Да и ты, голуба моя, кальсончики-то поддень, а то бубенчики застудишь еще. Морозы передают. И эта… предохраняйся… рано мне еще в прабабках-то ходить!