Госпожа Елена стояла белая, словно полотно, и порывалась что-то сказать. Потом махнула рукой и расплакалась так горько, что Любава ощутила укол совести и сменила гнев на милость.

— Полно, мамаша, убиваться. Нешто ты думаешь, что внучки болотниками родятся? Нет, будут детки здоровые, крепкие, и да, их будет много, как клюквы на болоте…то есть больше двоих, но это же здорово, — ляпнула рыжеволосая молодая ворожея.

Умоляющий взгляд заставил её онеметь, прикусив острый язык. Закинув за спину косу, Любава подхватила правительницу под локоток и потащила вон из покоев Елисея.

— Ну, сказывай, что за нервы?

— Ах, матушка ворожея, всё совсем не так, как кажется! Наш род несёт некоторые обязательства, так что ни кикимор, ни русалок, ни ведьм мы в свой род принять просто так не сможем, на мальчике лежит обязанность стать главой города и рода, и если…

— Что если? С каких пор люди младшим народом брезговать начали? — сурово перебила ворожея.

Хозяйка города съёжилась, но глаз не отвела. Это слегка охладило Любаву, и она замолкла.

— Какая брезгливость, что ты! — у женщины от возмущения даже слёзы просохли. — Но я уверена, дело тут в другом! Странные вещи стали твориться вокруг моей семьи, странные и страшные! Ты не думай, что я вокруг этого недоросля будто квочка бегаю! Да нагулял, ну и пёс бы с ним, вмиг за ухо и жениться бы заставила! Только нет у кикимор привычки проклятьями кидаться! Сперва ко мне пришли бы, поговорили!

К своему стыду ворожея поняла, что эта рыхлая и не слишком умная на вид женщина права. А она сама совершенно упустила такую простую истину. Всё же прав был отец, молода она для ремесла, где не только магические умения, но и опыт с мудростью потребны.

— Хорошо, — кивнула ворожея. — Останусь у вас на день-два, разберусь. И не серчай на мои слова, прости за обиду.

Госпожа Елена вскинулась радостно и поспешила раздавать указания, устраивать гостью с удобствами.

Банька была добро истоплена, славная банщица отхлестала путешественницу берёзовыми венечками, обмазала мёдом да мелким лесным орехом, опять нахлестала, окатила прохладной водой.

— Аххххх… Сказка! Слышь, Шишок? — мысленно обратилась ворожея к прислужнику. — Я давно так не парилась. А что нового у тебя?

— А у меня, собачий хвост! Бани на постоялом дворе нет, выдали ушата, да, паскудники, ещё и воду дали холодную. Вот, огонь развёл, котелок погреть. А в городе что слышно?

Между тем гостью встречали по-царски, богатые дубовые столы ломились от вкуснотищи. Тут были и кулебяки с морошкой, мясом, грибами и прочим, и осетрина парная, и жаркое в котелках, и нежные куропатки под брусничным соусом, и заморский корнеплод "картофЭль" с гуляшом, солёные огурчики, нежные, маленькие, но крепкие грибочки, квашения и молодое вино(так удачно оказавшееся рядышком с ворожеей. Совсем далеко стояла заиндевевшая мухоморовка, призывающая отпить хоть глоточек. Слух собравшихся услаждали песнопевцы, вытворяющие на гуслях шедевры.

Ближе к вечеру Любава сидела на подоконнике в отведённой ей комнате с распущенной косой и в чистом исподнем и смотрела в тёмное небо, соображая, с какого конца подойти к делу. Ветер стукнул в окно, простонал тихо и исчез, оставив одной лишь ей слышимые слова:

— "Знаю твоё имя, Любавушка! Как звук чистой речки, как волна тёплого моря, только найти бы мне тебя…".

***

Летняя ночь опустилась на Даждьград. Тишину изредка нарушали шаги стражи да лай одной из особо брехливых шавок, испугавших во сне самих себя. Сверчки и ночные птицы гармонично дополняли картину. Сама природа призывала к отдыху.

Елисей сладко спал в своей обширной кровати. Запах мха не раздражал привыкший к этой странности нос, и тот посапывал и присвистывал очень мирно. Нет, первые ночи с момента появления аномальной растительности были адом: как только парень начинал дремать, тут же приходил сон, где Елисей бежал за фигуристой берегиней, призывно смеющейся и соблазнительно покачивающей сочными ягодицами, но тут же проваливался в болото и начинал захлёбываться. Рёв напуганного чада поднимал терем на ноги по нескольку раз за ночь.

В дополнение к этим неприятностям прачки роптали из-за неотмываемых пятен на роскошных льняных простынях. Раньше всё отстирывалось, а сейчас ну мочи никакой не стало. Клюквенный сок не поддавался на усилия бедных женщин, и отпрыску знатного рода пришлось подкладывать плотную рогожку, будто младенцу титешному.

Подложка царапала пряное тело с усердием княжеского мастера заплечных дел, и Елисейке пришлось пойти на крайние меры: перед сном обирать мошок от созревших ягод. Поначалу "урожай" находил последнее пристанище в ночной посуде, но как-то раз, воровато озираясь, владелец собственной болотной плантации повертел манящую зрелыми округлостями ягоду в пальцах да и положил в рот. Кислый сок приятно обжог нёбо, и понеслось. Во всём можно найти выгоду, вот и наследник правителей Даждьграда повёл более здоровый образ жизни, пристрастившись к клюкве. Рогожка вернулась к своим основным обязанностям, а Елисей зажил почти безмятежно.

Сон приятно бередил душу и тело отпрыска правительницы, и его детородный орган задорно торчал из мохового гнезда подобно крепенькому боровичку. Мягкие пальчики подрагивали и сжимались в попытках впиться в снившееся нежное женское тело, подмять под себя, сделать послушным и податливым. В этот момент раздался мелодичный смех. Такой может принадлежать лишь молоденькой особе, налитой тугой девичьей красотой.

Елисей открыл глаза и облизал пересохшие губы. Поворочался, устраиваясь поудобнее и вновь услышал смех. В его покои пробралась чернавка? "Боровичок" приобрёл гранитную твёрдость, покачиваясь в такт биению сердца молодого повесы. Стараясь не опереться восставшей плотью о ложе, он перегнулся через край. Медленно вынырнувшая из-под кровати рука заставила хозяина опочивальни пугливо отшатнуться, но любопытство перевесило.